Генерал-фельдмаршал Голицын - Станислав Десятсков

— Сие самое легкое! — рассмеялся Янсен. — Ведь его величество приказал разместить своего лучшего бомбардира на царском судне. Думаю, у молодого царя не будет от меня секретов! Он так еще доверчив, царь Петр Алексеевич.

— Нам сие на руку, Янсен. Но если ты вздрогнешь, что тебя раскроют, тот час перебегай к нам из русского лагеря. Тебя укроют стены Азова. Так, говорят, молвил сам великий султан. Ты еще послужишь нашей славе, Яков Янсен, — не без почтительности заключил Солебас.

Тем же вечером чернобородый купец и два его здоровенных сидельца скакали по широкому Муравскому шляху, что вел прямо в Крым. Товары свои он оставил в глухом амбаре в Москве.

Под Азовом

По карте путь от Царицына, что на Волге, до Паншина, городка на Дону, не более шестидесяти верст, но войска Автонома Головина и Франца Лефорта одолели короткую дорогу только за неделю. На все царское войско оказалось приготовлено токмо пятьсот лошадей, да и то верховых, и не было вовсе артиллерийских и обозных тяжеловозов, так что солдатам, которые полтора месяца надрывались на веслах, пришлось тащить на себе мортиры и пушки. Шли под пекущим степным солнцем, в безводье и бездорожье. Помогала им только молодая крепкая сила. С этой силой даже и песню по дороге можно было запеть: «Эх, раз, еще раз, взяли!..» — не раз слышали солдаты на Волге сию бурлацкую песню, а ныне и самим довелось ее завести!

Князь Михайло весь пропылился и перемазался, вытаскивая со своим взводом тяжеленнейшую стопудовую мортиру. Особенно трудно стало в конце перехода, когда пала последняя лошадь и солдатам на руках пришлось тащить мортиру. И все же добрели до тихого Дона.

Когда князь Дмитрий навестил Михайлу, тот уже умылся речной водой и был в отличнейшем настроении: подумать только, его солдаты с такой великаншей-мортирой справились! Он говорил уже — «мои солдаты», поскольку был с ними на тяжелейшей работе и мог теперь точно сказать, кто из них настоящая рабочая лошадка! А скоро ему предстоит увидеть, как поведут себя солдаты-семеновцы в деле.

— Верю, не подведут, не оконфузятся! — бодро говорил он старшему брату.

— А ты сам не боишься, Михайло, пульки — в лоб? — Дмитрий спросил брата как бы случайно, но сразу подумал, что его молодшенький братушка за делами не задумался еще о жизни и о смерти.

— Умирать-то никто, Дима, не хочет, но и бояться костлявую не стоит: все ведь от Бога. — Сидели братья вдвоем у разложенного небольшого костерка, над которым булькал котелок с ушицей, тихо сумерничали. — Впрочем, я не о себе, я о солдатах своих думаю — а вдруг убоятся, побегут, — смущенно улыбнулся Михайло.

— Эх, Мишутка, Мишутка! Хорошо, что ты о солдатах хлопочешь, за такими хлопотами ты и о костлявой забыл, значит, нынче она на тебя свой крест не ставит, — ласково вымолвил старший брат, но закончил уже строго, по-отцовски: — А под пульки ты, Мишка, все одно доброхотно не суйся, найдут они еще тебя, пульки, сами найдут.

Первая осада Азова

Когда русские увидели наяву укрепления Азова, и Петр и его генералы — Головин, Лефорт и Гордон сразу поняли, что все московские бредни о взятии крепости лихим наскоком одни пустые мечтания. Турки давно знали о предстоящем походе царя: крепостной вал, и без того высокий, был еще выше поднят, стена, болверки и замок подновлены, глубокий ров залит водой. Захваченный казаками купец-грек, плывший из Азова в Кафу, показал, что еще в мае приходил в Азов сильный турецкий флот и доставил Муртозе-паше подкрепление в две тысячи янычар.

— Теперь у Муртозы-паши без малого четыре тысячи крепких воинов, на стенах и на болверках стоят двести орудий, ров глубок, вал высок. Нам ничего не остается, как вести правильную осаду, по всем правилам французского маршала-фортификатора Вобана[11]! — твердо заявил на первом военном совете Патрик Гордон.

Лефорт и Головин, боле всех говорившие в Москве, что Азов, мол, возьмем наскоком, при виде мощных укреплений печально примолкли. Петр тоже согласился с Гордоном, и началась правильная осада.

Солдаты рыли апроши, устанавливали осадные пушки и мортиры на батареях, прикрывая их мешками с землей. Все это приходилось делать под жестоким огнем турецких орудий, и в апрошах то и дело раздавался крик: «Носилки!» Сотни солдат и стрельцов были убиты и ранены при обстреле. Но и русские апроши все ближе подходили к турецкому валу. Тогда турки стали делать вылазки — змеями подкрадывались по вечерам то к одному, то к другому русскому окопу и вырезали целые караулы. Тогда генералами было строжайше приказано: в караулах не спать, следить за неприятелем денно и нощно. Теперь назначали в караулы самых добрых офицеров. В Семеновском полку стоял в карауле и князь Михайло.

Впервые молодой прапорщик должен был столкнуться лицом к лицу с неприятелем. Но о смерти Михаил и не задумывался. Пристально всматривался в ночную тьму, прислушиваясь к ночным шорохам. И однажды явственно услышал, как к его апрошу ползет какой-то человек.

«Не иначе турок!»

Князь Михайло взвел курок у фузеи и крикнул звонко:

— Стой, кто идет?

Караульные солдаты тоже вскинули ружья. Еще минута — и раздался бы залп, но вдруг Михайло явственно разобрал пароль: «Москва! Москва!»

— Венеция, Венеция! — ответил Михайло и приказал солдатам не стрелять. В раскоп кулем свалился человек. По виду турок — в чалме и при ятагане, но по говору человек наш, славянский.

Князь Михайло самолично доставил перебежчика сперва к полковнику семеновцев Чамберсу, а затем повели его к генералу Автоному Головину. Генерал, позевывая, вышел из палатки — оторвали от сладкого сна, черти, но, узнав, что доставили к нему перебежчика, тотчас учинил турку допрос. Перебежчик отвечал толково, по-словенски. Выяснилось, что родом он венецианец, жил на захваченном турками острове Кандия, откуда часто ходил на своей фелюге в Далмацию, где и выучил родной словенский язык.

— И зовут меня Доменико Росси.

— Что ты делаешь в Азове? — грозно вопросил Головин.

— Муртоза-паша был когда-то турецким наместником на Кандии и ведал, что я не только купец, но и добрый инженер-фортификатор. Когда Муртозу назначили комендантом в Азов, он захватил и меня подновлять укрепления крепости. А ведь Венеция в союзе с Москвой воюет с турком, вот я и решил перебежать к вам!

— Так ты, выходит, знаешь в крепости все слабые места? — В проеме палатки выросла гигантская фигура царя.

Как ни странно, Росси сразу узнал Петра и ответил почтительно, но смело:

— Да, государь, я и перебежал к вам, чтобы сообщить все об укреплениях неверных.

— Постой, а откуда ты ведаешь, что я царь? — поразился Петр.

При свете фонаря было видно, как усмехнулся Росси:

— Да ведь перебежчик-то с вашей стороны, Якоб Янсен, первым делом показал туркам вас, царь-государь. И Муртоза-паша сразу вызвал своих лучших стрелков. «Убьем царя, — сказал турок, — гяуры сразу снимут осаду Азова».

— Вот, Автоном, какая сволочь Якушка, а ведь прямой мой был наставник в метании бомб! Так его, мать! — выругался Петр.

— Я тебе говорил, Петр Алексеевич, со смертью играешь! А турок прав, убьют тебя, все войско сразу в Москву повернет. Беречь твою царскую персону надобно! — принялся выговаривать Головин царю. — Ой как беречь!

— Да перестань ты языком молоть! — отмахнулся Петр от генерала. — А ты, Росси, завтра объедешь со мной крепость, покажешь все ее слабые места! — И спросил Чамберса: — Чей караул-то перебежчика достал?

— Прапороносца моего, Михаила Голицына! — важно заявил Чамберс. — Да вот он наш герой, сам в углу мнется.

— А, барабанщик! Ну что ж, толковый из тебя офицер вышел, токмо не застрелил перебежчика с перепугу-то! — Петр потрепал Михаилу по плечу. — Будешь и дале отличаться, я тебя не забуду. За царем служба не пропадёт!

На другое утро Петр с перебежчиком Росси объехал все азовские укрепления.

— Самая слабая стена в крепости со стороны реки» государь, — показал Росси. — Поставишь батарею за рекой, весь Азов батарейцам как на ладони виден будет. Пушки легко пробьют проломы в старой стене у реки. Азов ваш!

Петр согласно кивнул головой. На другой же день три тысячи солдат во главе с князем Яковом Федоровичем Долгоруким переплыли на казацких челнах Дон и принялись устанавливать на правой стороне реки сильную батарею против Азова. Непрестанная пушечная стрельба требовала все новых и новых ядер и пороха, а речным портом было только устье реки Койсуги, впадающей в Дон, в двадцати верстах от Азова. Там стояли сотни стругов с провиантом и боеприпасами, которые дале доставлялись в русский лагерь степными обозами. А в степи на обозы постоянно нападали татары-ногайцы. Вся ногайская орда прикочевала, казалось, с Кубани под Азов. Легче бы, конечно, перенести пристань с Койсуги поближе к самому лагерю, но мешали две крепости-каланчи, поставленные турками выше Азова по обоим берегам Дона. От каланчи к каланче были протянуты через Дон тяжелые цепи, и только легкие казацкие челны, и то при большой воде, проходили через сию преграду. Надобно было взять каланчи. На дело вызвались донские казаки. За добрую награду дружно сказали, что возьмут каланчи приступом. Казацкий войсковой старшина Фрол Минаев не без насмешки заявил царским генералам: