Неусыпное око - Джеймс Гарднер

Девка могла быть только такой — объемисто-возбуждающей.

Проститутки рассказывали мне, что часто клиенты обмеряли их плечи и записывали результат, чтобы потом похваляться приятелям. Учитывая мое весьма плотное сложение, я могла бы стать излюбленным аттракционом городских трущоб… но так низко я все же не пала. Я могла раздеваться за деньги — считать себя куском мяса ведь не было преступлением? — но продавать себя было бы предательством по отношению к моим супругам.

Они были моей семьей. Я могла унижать себя, но не их.

Это означало, что, пока шли годы, а Дарлин, Энджи и Линн обзаводились потомством, я больше и больше времени проводила дома, помогая им с детьми, а, не изображая Мисс Большую грудь в стрип-барах города. Дети звали меня «мама Фэй»… от этого не так замирало сердце, как от старого доброго слова «мама». Я боялась иметь детей: страшно, что это меня изменит, страшно, что не изменит ничего.

Даже то, что я была только «мама Фэй», изменило меня со временем. Вы знаете, как это происходит: весь день кормления купания подгузников слишком тебя утомил, и ты вряд ли воодушевишься при мысли о дефиле с голым задом на всю ночь и приседаниях нагишом со штангой на плечах. Ты говоришь: «Пойду унижаться завтра»… и завтра, и завтра, и завтра, так медленно и верно ползет время, пока однажды ты не проснешься и не почувствуешь немедленного отвращения к себе. Может быть, твоя душа не такая уж безнадежно изгаженная помойка.

И тут же, пока не прошел приступ отваги, спроси себя, чего бы ты хотела добиться от своего смертного существования.

Жить в реальном мире. Обличать ложь. Ва супех и раби ганош. Высокий порыв, которому даже в мыслях ты не давала воли двадцать лет… но если задать себе нужный вопрос, то это первым придет в голову.

«Неусыпное око» сразу приняло мое заявление. Они всех принимали сразу. Если ты был не из тех, кто станет хорошим проктором, то у них было в запасе семь лет жестоких тренировок и обучения, чтобы таких отсеять.

Ученица школы «Неусыпного ока». И только-то. Моя семья отнеслась к этому как к забаве. — Обожаю, когда ты заражаешься энтузиазмом, — сказала мне Линн. — От тебя тогда поменьше хлопот… пока тебя кто-нибудь не достанет, и ты их всех не отшвырнешь, разом обрубив концы.

Она говорила то же самое, когда я увлеклась игрой на фортепиано или покупала все эти жуткие кресла, чтобы на них учиться перетягивать обивку. Дети помладше хихикали над тем, что мама Фэй ударилась в политику, детки постарше в лицах представляли сценки, как меня разозлил некий чиновник («Ах, вам кажется, что вы слишком умны, да?»), а все мои четверо мужей спрашивали: «Сколько это будет стоить?»

Дождешься от них, поганцев, поддержки!

Я училась. Уроки, семинары, прямая загрузка информации в мозг. Большую часть работы я выполняла во всемирной сети, но когда мне нужен был живой наставник, я обращалась к прокторам в городе, тем, кто глаз не спускал с городского совета Бонавентуры, а также щедро одаривал меня знаниями и наставлениями в течение семи лет моей учёбы. Среди них были и люди, и улумы.

Улумы относились ко мне с добротой, теплой, как солнечный луч… они излучали ее, даже усаживаясь мне на плечи, пока я отжималась. Они знали, что «Оку» нужно восстанавливать свои ряды, а это означало поощрение всякого, кто, стиснув зубы, сможет пройти обучение. Даже после двух десятилетий восстановления после эпидемии прокторов едва хватало.

Я стала более сильной и дисциплинированной. Это было легкой частью учебы. Тяжелее, оказалось, вытащить себя из пучины цинизма глубиной в двадцать лет. Беседуя с моими соучениками, я поняла, что многие из них чувствовали то же самое. Они злорадствовали, вербуясь в ряды «Ока», одержимые жаждой получить шанс наброситься на политиков, выставить важных персон дураками и сказать миру: «Вот вам, слепые придурки, избранное вами безмозглое, продажное правительство».

Однако.

«Неусыпное око» не занималось унижением паршивцев. Оно не занималось наказанием чиновников, которые проигнорировали негативные последствия какого-либо предложенного законопроекта. Не было никакой табели о рангах, лозунгов, полуночных гулянок, где старший проктор с бокалом шампанского в руке произносил в твою честь тост, потому что ты заставил головы слететь с плеч.

Когда вы добивались успеха, правительство работало лучше. Принимало хорошие законы. Удовлетворяло потребности общества. Это была ваша единственная награда — жизнь простых людей становилась лучше. Они преуспевали, или жили более безопасно, или на их долю выпадало больше личной собственности. (Искусство. Свобода. Чистый воздух.)

Вам необходимо время, чтобы изменить свои взгляды: сначала вы считаете, что вся политика — дерьмо, что все политиканы — лицемеры, и — ах, какое наслаждение заловить мерзавцев; а в конце вы просто смотрите на законы, а не на законодателей и верите в то, что существует такая вещь, как достижимое благо.

Идеализм. Я, Фэй Смоллвуд, оказалась способной на идеализм.

Опупеть можно.

Я оказалась в числе выпускников школы «Неусыпного ока» в двадцать седьмой год после эпидемии. Если считать стандартными годами земной Технократии, а не местными годами, то был 2454 год нашей эры. Мне только что исполнилось сорок два.

Моя семья закатила для меня вечеринку-сюрприз в ночь перед мушор — обрядом перехода в «Неусыпное око». Я догадывалась о грядущем событии: весь наш благословенный дом хихикал и перешептывался, причем они смолкали и замирали при моем появлении — так что я сварливо напоминала себе, что обязана удивиться, когда настанет момент сюрприза. Будто у меня мало дел, точнее, миллион последних тонкостей перед отбытием в Пробирующий центр.

Зачем ворчать? Моя семья осчастливила меня не веселой изобретательностью, а тем, что были рядом и всем сердцем преданы мне. Когда кончились пиво и закуски, дамы разогнали мужчин и объявили время, оставшееся до утра, «ночной вечеринкой сорокалетних фрау», а потом все вместе уложили меня в постель.

И тут мне пришлось разыграть удивление.

Двадцать четыре часа спустя я получила возможность рассмотреть собственный мозг в зеркале. Верхушка моего черепа отсутствовала. Хирурги имплантировали мне в извилины связующий кристалл.

Мушор. Мое второе рождение.

Эта операция на головном мозге была тайным поворотным пунктом — так члены «Ока» отделялись от остальных на Дэмоте. Все эти годы учебы были репетицией действительного превращения хомо сапиенса, человека разумного, в хомо вигиланса, человека неусыпного.

Превращение в новый организм. Практически в новый биологический вид.