Оборотная сторона правды - Дженн Мари Торн

Я приподняла брови.

— Корячиться я буду в любом случае.

Луи взглянул на меня с задумчивым прищуром.

— Я так не думаю. Я знаю тебя только пять дней, Кейт Квинн, но могу сказать тебе прямо сейчас: ты менее коряга, чем думаешь сама.

Я улыбнулась через весь стол.

— Спасибо, мистер Манковитц.

— Мистер Манковитц? Пфф, это тот тип из статьи. — Он усмехнулся. — А я просто Луи.

— Луи! — из коридора прокричал с намеком какой-то парень. — Требуется твоя подпись.

Я подождала, когда он выйдет и открыла ноутбук. Кинула последний взгляд на пресс Энди Лоуренса, затем очистила историю поиска, закрыла ноутбук и положила в ящик стола.

• • •

Штаб оставил меня в покое часа на два — как мне показалось. Около трех я листала подшивки и изучала аудиофрагменты, которые выразительно избегали выражения какого-либо определенного мнения, как вдруг услышала в кабинете по соседству мужской голос. Звуки оттуда пробивались такие, какие слышат собаки: Гр-р, гр, Кейт! Гр, Кейт!

Совет Луи стоял в моих ушах, но он не касался прослушивания разговоров о себе. И уж тем более мнения штаба. Я подкатила кресло и прислонила ухо к стене. Разговор сотрудников стал четче — и очень неприятным.

Оказалось, факт моего сиротства, по их мнению, шел им на пользу. Они обмозговали, что народ лучше реагирует на слухи. Хоть меня там не было, Нэнси осторожничала: она тихо ругала маму, называя ее полным именем. Но ошибиться в непринужденном, практически веселом голосе, которым все рассуждали о несчастном случае, было невозможно.

— Трагично, — сказал один из них. — Мы можем поработать над этим.

Нэнси подметила для себя тот факт, что мама десять лет управляла продовольственным банком и столовой и что я вызывалась добровольцем на кухню практически каждый день после школы, и это послужит «отличной предысторией».

На душе стало пусто от того, что маму охарактеризовали как предысторию. и мое дыхание стало хриплым.

Единственный, у кого голос звучал сомнительно, был Эллиот.

— Столовая, да? — Даже сквозь стену я услышала его сопение. — И как она проголосует?

Я пробурчала «Демократ», но один из сотрудников на это только хмыкнул: «А ты как думаешь»?

— Взгляните, — произнес Эллиот, и в комнате воцарилась тишина.

Я закатила глаза. Если они беспокоились, что мама левая активистка, то я могу посоветовать им не заморачиваться и не искать проблемы там, где их нет. Несмотря на мою убежденность в важности голосования, мама была самым аполитичным лицом, какого я знала. Многие годы ее подруга Марта пыталась позвать ее на дебаты или всколыхнуть ее либеральную натуру, но мама только улыбалась и отвечала «Я все вижу». Мне стало интересно, что мама подумала бы, увидь она меня здесь, в штабе в разгар политической кампании, и как я запоминаю правила поведения со СМИ. А потом попыталась представить ее чуточку старше меня, работающую на кампанию. Его кампанию.

Это было странновато. Я месяцами вбивала себе мысль, что мама в ужасе от политики, а сейчас она не приходила мне в голову. Чем сильнее я старалась, тем сильнее она казалась размытой.

Как и сенатор. После обеда я услышала его голос в коридоре, но он исчез, я и встать с кресла не успела. Выглянув из окна, я увидела, как он садится в машину к ожидающему Джеймсу и уезжает.

Из-за плеча выглянула Либби.

— Всю неделю у него совещания со спонсорами и бла-бла-бла. — Она перешла на легкомысленный шепот. — За закрытыми дверями.

Непубличные совещания. Ему не до нашей пресс-конференции. Семейной пресс-конференции. Вот и «Здравствуйте, встречайте мое славное чадо!»

Через четыре дня.

Парализующая мысль. Я решила притвориться, что все происходит не по-настоящему — что длинный ряд досок стоит ради девчонки, предположительно Кейт Квинн, блистающей лучшими качествами, а несовершенств у нее нет. Луи был прав наполовину. Все-таки я коряга. А вот Кейт с доски — нет.

— Кейт выдающийся ребенок, — сказал в свой мобильник усач Чак, проходя через мою каморку без прежнего блеска в глазах. — Сообразительная, крепкая, вот увидите.

Да-а, Кейт с доски была крепкой, отличницей, волонтером и грустной сироткой. Ни одно утверждение не верно. Но все же… я была без понятия, кем себя вижу. Но точно не такой. Если бы я попросила Пенни описать меня, она бы сказала «У нее странная одержимость песнями о волках, и если бы проходили соревнования по хождению вокруг да около, она бы как минимум выиграла региональные». Ну или на худой конец «Она преданная. Заботится о других. Когда нам было десять, спасла бельчонка с грейдера».

Но моего ограниченного представления о политике было достаточно, чтобы понять: вся эта информация пропорциональна процентам голосов. Они не хотят слушать о моих странностях. Они хотят, чтобы я была похожей на них.

И не могла не задать себе вопрос: а чувствуют ли Куперы то же самое?

Глава 8

— Ужинать! — позвала из дома Мег и мой пульс подскочил. Мы с Грейси оторвались от «Монополии». Я даже замурлыкала от нетерпения. Прошлую ночь сенатор работал допоздна в своем кабинете. А сегодня он прямо передо мной восседал во главе стола без пиджака и с закатанными рукавами над загорелыми руками. Там, в Калифорнии, мы с мамой ели на подносах перед телевизором или в тишине корпели над учебниками и мамиными документами из столовой. Думаю, сегодняшний ужин похож на ужин у Пенни Диаз — они все вместе смеялись за грязноватым столом — и я надеялась на особое меню, но признавала, что я часть семьи Куперов лишь на лето.

• • •

Но только перед нами очутились тарелки, сенатор достал из портфеля распечатку и сосредоточенно нахмурился, держа в руке куцый карандаш.

— Папочка, — позвала Грейси. — Это твоя речь? Я могу послушать?

— Дай папе поработать, — Мег так подвинула свой стул, что он столкнулся с мужниным. — Итак, день сегодня был важным, да?

Я опустила вилку и зарделась.

— А что сегодня было особенного?

Моя улыбка дрогнула. Напевное произношение Мег подсказало мне, что тема для разговора не нова.

— Я нырнул глубоко-глубоко, — похвалился Гейб.

— Отлично, — ответила Мег.

— Я нырнула семь раз, — отозвалась Грейси. — И сделала сальто в воде.

Я откусила брюссельской капусты, все меньше и меньше понимая, о чем они толкуют. Смотрела на них и ждала — взгляда, кивка, вопроса. Ничего. Когда тарелки опустели, семейная трапеза завершилась. Никто ничего не сказал ни мне, ни обо мне.

Ложась спать, я сказала себе, что Куперам комфортно вернуться к рутинной жизни, обойдя меня