Поход Наполеона в Россию - Арман Коленкур

После одной из пауз он сказал мне:

— Нас поссорил австрийский брак. Император Александр рассердился на меня за то, что я не женился на его сестре.

Я должен был напомнить императору, что, как я доносил в свое время, Россия не интересовалась этим браком; император Александр не мог отказать в согласии поддержать эту идею без всяких определенных обещаний, но он никогда не уступил бы по вопросу о религии; надо было бы выжидать по крайней мере целый год, если бы императору и удалось добиться согласия своей матери; он никогда не хотел взять на себя определенное обязательство по этому вопросу, и там были скорее довольны, чем рассержены, когда неожиданно узнали о заключении брака с австрийской принцессой; хотя мы не очень деликатно аннулировали сделанные нами предложения, к счастью, еще не получившие положительного ответа, который поставил бы меня в очень затруднительное положение, если бы я его к этому моменту добился.

— Я забыл эти подробности, — сказал император, — но не подлежит сомнению, что там были рассержены сближением с Австрией.

Я ответил ему, — это была правда, и это поразило в свое время всех, — что, как доказывают разговоры императора и Румянцева во время первых предварительных шагов, предпринятых по этому вопросу, в Петербурге в первый момент почувствовали только удовольствие от исчезновения вопроса, весьма деликатного для взаимоотношений между обоими правительствами и еще более деликатного для императора Александра в области его отношений со своей матерью и со своей семьей.

Император Наполеон еще раз повторил, что он не хотел ни войны, ни восстановления Польши, но что надо прийти к соглашению по вопросу о нейтральных и по другим разногласиям.

— Если ваше величество действительно этого хотите, то это будет нетрудно, снова ответил я.

— Уверены ли вы в этом? — спросил меня император.

— Вполне, — был мой ответ, — но нужно, чтобы предложения были приемлемы.

— Но что же еще? — возразил император. Он побудил меня вновь перечислить ему возможные предложения.

— Ваше величество уже давно и столь же хорошо, как и я, знаете, в чем заключаются причины охлаждения. Ваше величество лучше меня знаете, что вы готовы были бы сделать, чтобы исправить дело.

— Но что же? Чего от меня требуют?

— Что касается торговых сношений между обеими странами, то нужны соглашения, построенные на взаимной выгоде; то же самое нужно для всей вообще морской торговли; нужно терпеть допущение нейтральных, если мы хотим, чтобы допускались и продавались грузы, имеющие лицензию. Нужно устроить принца Ольденбургского так, чтобы он не был поставлен, как в Эрфурте, абсолютную зависимость от вас; нужно заключить соглашение о Данциге, о прусских делах и т. д., и т. д.

Когда император увидел, что я перешел к политическим вопросам и что при обсуждении их он, несомненно будет вынужден сказать больше, чем хочет, он заявил, что Лористону даны поручения по этим вопросам и что я, вероятно, нуждаюсь в отдыхе.

Я просил его величество позволить мне сказать еще лишь одно слово.

— Говорите, — сказал император.

— Война и мир в ваших руках, государь. Я умоляю ваше величество подумать о своем собственном счастье и о счастье Франции, когда ваше величество будете выбирать между превратностями войны и хорошими скрытыми выгодами мира.

— Вы говорите, как русский, — ответил император.

— Скорее, как добрый француз, как верный слуга вашего величества.

— Повторяю вам, я не хочу войны; но я не могу помешать полякам желать моего вмешательства. Даву и Рапп доносят мне, что литовцы взбешены против русских; они посылают ежеминутно Даву и Раппу делегатов, чтобы торопить и убеждать нас.

— Вас обманывают, государь, — был мой ответ. Я указал императору, что из всех соучастников раздела Польши именно русское правительство благодаря политическому строю России больше всего подходило польским магнатам, что уже император Павел хорошо относился к ним, а император Александр сделал еще больше для них; я встречался со многими польскими помещиками, которые, бесспорно, сожалели о своей прежней национальной независимости, но, сомневаясь в возможности восстановить Польшу как большое независимое государство, они были мало склонны вновь поставить свою судьбу на карту; пример герцогства Варшавского, положение которого отнюдь не было счастливым, далеко не так расположил их в нашу пользу, как Думал его величество; между знатными польскими фамилиями существует соперничество, которое всегда будет мешать согласованным действиям с их стороны. Я добавил, что император не может скрывать от себя того, что теперь слишком хорошо уже знают в Европе, а именно, что он стремится владеть разными странами скорее для себя, чем в их собственных интересах.

— Вы этому верите, сударь? — спросил меня император.

— Да, государь, — ответил я.

— Ну, вы меня не балуете, — возразил он шутя, — однако пора обедать.

И он удалился.

Так закончилась эта беседа, продолжавшаяся более пяти часов и не оставившая у меня никакой надежды на сохранение спокойствия в Европе.

Я говорил потом с герцогом Бассано65, который, подобно императору, уверял меня, что мы не хотим войны, что в Петербурге напрасно тревожатся и что император не может теперь ничего изменить в тех мерах, которые он считал раньше необходимым принять.

Я мало надеялся теперь на то, что император склонится к другим идеям; тем не менее я не падал духом. Испанские дела шли довольно плохо и могли привести к тем или иным инцидентам, которые повлекли бы за собой переход к другим политическим идеям. В течение двух месяцев поляков подстрекали меньше и советовали больше сдержанности нашим генералам и агентам в Германии. Взгляды императора оставались, я думаю, все теми же, но, вероятно, испанские дела и те или иные размышления о последствиях решения, которое он готовился принять, по грандиозности задуманного предприятия внушали ему некоторую нерешительность. Проводимый нашим правительством курс был по внешности менее враждебным; хотели оставить себе возможность сохранить мир, если бы события сделали это необходимым или если бы благое вдохновение привело к этому мудрому решению. Тем временем продолжали, однако, пополнять вооружения и не делали ничего, что могло бы действительно помешать этой войне.

После описанной беседы я долго не имел частных разговоров с императором. Положение мое было неопределенным. В течение некоторого времени он на людях обращался со мной довольно хорошо.

Я не переставал добиваться отмены высылки мадам де К… .

Император, которого я осаждал и письмами и прошениями, избегал частных разговоров со мной. Наконец, он дал мне аудиенцию и обещал вернуть мадам де К…, но без официального разрешения. Под влиянием моих новых настояний и после того, как он выслушал Дюрока, которого я просил передать императору, что я выйду в отставку, если он не сдержит данного мне слова, его величество обещал мне, наконец, возвратить мадам де К… и любезно сказал даже, что она вернется к исполнению своих обязанностей; это было больше того, что я просил. Но назавтра же мне нетрудно было заметить, что император молчаливо назначил цену за этот знак своей милости, ибо после того, как я отказался сказать князю Куракину66 и подтвердить от своего собственного имени, что император не думает восстанавливать Польшу, что он не хочет этого, что он сторонник союза и вооружается только потому, что Россия производит передвижение войск, — обещанное разрешение не было отправлено, хотя его величество дважды приглашал меня к обеду и относился ко мне в течение недели как к человеку, находящемуся в большой милости. В течение этого времени его величество несколько раз долго беседовал со мной в Сен-Клу и один раз после обеда в Багателле — всякий раз о России.

Император все время повторял мне, что он не хочет войны, что в глубине души ему нет дела до поляков, которые, как он говорил, представляют собою „легкомысленную нацию и государство, которое трудно перестроить так, чтобы оно выполняло какую-нибудь полезную роль“.

— Если, — говорил он, — король, которого я им дам, не понравится им, все будет идти плохо, а сделать хороший выбор трудно. Моя семья — мне не помощники; у моих родных безумное честолюбие, расточительные вкусы и никаких талантов.

И он и я, говоря о русских делах, повторяли приблизительно то же, что мы говорили во время аудиенции, Данной мне императором при моем прибытии.

Император хотел, чтобы я убедил князя Куракина, что происходит ошибка, что отношения с обеих сторон обострились неизвестно почему, что император не думает воевать с Россией и хочет лишь сохранить континентальную систему, направленную против Англии; нужно, следовательно, разобраться в средствах поддержания этой системы и прийти к соглашению по поводу существующих разногласий. Но когда я касался самой сути этих вопросов и перечислял взаимные уступки, которые можно было бы сделать друг другу, чтобы добиться этой цели, то император менял тему разговора. После этого я не мог сомневаться, что намерения его оставались прежними, что его проекты в лучшем случае только откладывались и он хотел воспользоваться мною лишь для того, чтобы успокоить другую сторону и выиграть время; я избегал поэтому брать на себя посредничество в этом деле и просил императора поручить эти объяснения Лористону. Это, как я тотчас же мог заметить, очень ему не понравилось и привело к резкому прекращению нашей беседы.