Дикое сердце - Симона Вилар

Ролло лежал поперёк ложи в одежде, закинув руки за голову. Эмма сидела перед посеребренным круглым зеркалом, расчесывала волосы. Нетерпеливо передернула плечами, сказала, что ему давно следовало услать куда-нибудь своих баб, иначе она, клянется всеми святыми, разделается с ними по своему разумению.

Обычная ссора — они вспыхивали меж ними моментально.

— Эти женщины — матери моих детей, а дети — моя плоть, и кровь. И будут жить со мной!

— Я ничего не имею против детей, но эти твои несносные шлюхи!.. Ты должен: убрать их, дать им отдельные усадьбы, жени их, наконец! Вон Херлаугу нравится эта заносчивая Маркотруда. Отдал бы ты ему эту дуру.

При имени Херлауг Ролло, резко и шумно задышал. Сел, принялся разматывать ремни башмаков, оплетавшие его голени. Эмма поняла, что одно имя Херлауг уже должно было вывести его из себя, Ее раздирало любопытство, и, не удержавшись, она спросила о нем. Знала, как Ролло ценит и уважает молодого ярла. .

Ролло резко стянул через голову тунику.

— Недавно он захватил Санлис, — коротко и мрачно ответил он на ее вопрос. Эмма прикрыла глаза. Боже правый! Вновь набег, а значит — горящие дома, трупы, крики, звон набата. Санлис, город короля Карла. Обаятельный Херлауг был захватчиком, как и все норманны. —

— Наверное, тебе стоит радоваться этому, Ролло.

— Войска Карла смогли вновь осадить Санлис. Я не знал, ибо вестей оттуда не было. А потом… Клянусь молотом Тора, от кого угодно я мог ожидать такого, но не от Херлауга. Он оказался коварен, как Локи, пошел на переговоры с Карлом, и тот пообещал ему жизнь, руку единственной дочери графа Санлиса и титул, если он крестится и принесет Каролингу вассальную присягу. Так что теперь Херлауг стал Гербертом, графом Санлисским, он заполучил и франкскую жену. Часть викингов, принявших с ним крещение, он оставил при себе и дал им земли. Тех же, кто остался верен старой вере, отпустил.

Эмма молчала, не решаясь сознаться Ролло, что, по сути, рада за Херлауга. Стать графом, сеньором, обзавестись семьей, а главное, спасти свою душу… Поняла Эмма, и какого опасного врага отныне приобрел новоиспеченный граф Герберт в лице бывшего покровителя Ролло Нормандского.

Она постаралась отвлечь Ролло от тяжких дум, сказав, что ничего бы этого не случилось, если бы Херлауг был уже связан с так нравившейся ему Маркотрудой. Логический пассаж Эммы вышел не совсем умным. Ролло только разгневался.

— Это все, что тебя волнует, христианка! Меня предали, а ты лишь думаешь о своей ревности. — Тебе давно пора понять, что я не монах, а Руан — не монастырь. И у меня всегда были и будут женщины…

Он осекся, увидев, как подскочила Эмма.

— Клянусь Пречистой Богородицей и Иисусом Христом, в тот день, когда ты изменишь мне — я тебя оставлю!

Его не испугала ее угроза. Куда ей было деваться, да еще теперь, когда у них будет общий ребенок. Однако резкая вспышка ее ревности приятно польстила самолюбию. И он смягчился. Посмотрел на нее.

Его сердце начинало биться все сильнее. Эти волны волос, в которых отражалось пламя, эта сливочно-белая кожа, рот, блестевший, как орошенные росой лесные ягоды. Тонкая рубаха сползла с ее плеча, нежный изгиб напряженной шеи отливал розоватым отблеском огня.

Он видел, как вздымается ее увеличившаяся грудь с темневшими сквозь ткань набухшими сосками. И пополневший живот на фоне все той же плавной линии длинных бедер в складках белой ткани до пола.

Ролло стало казаться, что все его неприятности отходят на задний план, когда его дома ждет такое существо. Его рыженькая красавица, его жена. И у них будет ребенок. Его ребенок… Ее ребенок.

А Эмма вдруг смутилась под лаской его взгляда, не сознавая, что стыдливость только красит ее. Вспыхнула, отвернулась, вновь присела перед зеркалом, стала беспорядочно перекладывать гребешки на полке. Откровенное восхищение и страсть в глазах Ролло обескуражили ее. А он подошел и, сжав ее волосы в руке, повернул к серебряному диску зеркала.

— Что ты видишь, Эмма?

Она видела лишь, как он склоняется к ней, как его длинные волосы спадают ему на лицо. Потом он припал жарким поцелуем к ее плечу. И она замерла, оглушенная стуком собственного сердца, плененная, кольцом обвивших ее рук.

А Ролло с улыбкой наблюдал, как на поверхности зеркала меняется выражение ее лица. Вдохнул аромат ее волос.

— Ты так прекрасна… Ты — как звезда, которая манит меня, как опасная песня дочерей Ран, перед которой я не в силах устоять. И ты нужна мне, как воздух, как глоток воды в день зноя. Я люблю тебя… Наверное, я полюбил тебя еще до того, как понял, что ты уже взяла мое сердце в свои маленькие ручки.

Ролло сам никогда не подозревал, что может говорить столь нежные слова, он никогда не был скальдом. И сейчас шептал эти слова ей на ухо, словно опасался, что сама ночь услышит их.

У Эммы глаза наполнились слезами. И все же она нашла силы прошептать:

— Тогда докажи свою любовь — прогони их.

Он доказал тотчас, но совсем иным способом. И Эмме, как всегда, пришлось уступить.

Позже они опять стали спорить. На этот раз, как назовут свою дочь. Ролло говорил, что даст ей имя Герлок. Эмма же настаивала на франкском имени Адель.

Первой родила Виберга. Схватки у нее продолжались долго — больше суток, пока на свет не появилась дочь Атли, племянница Ролло, — на удивление маленькая, иссиня-красная и худая, прямо кожа да кости. И хотя ребенок был спрыснут водой[5] и сам Ролло назвал ее в честь своей матери — Хильдис, но Эмма говорила:

— Ребенка надо крестить. Оба ее родителя — христиане, и ты берешь грех на душу, Ролло, отказывая ей в купели.

Ролло же только смеялся, притягивал Эмму к себе, целовал в макушку, так что ей становилось щекотно.

Но уж через несколько дней во дворце были притушены огни, и Ролло, хмурый, одиноко сидел на цоколе колонны в большом зале, не желая ни с кем разговаривать. Ребенок Атли умер, не прожив и недели, и Ролло переживал это даже сильнее, чем сама мать — Виберга, которая, казалось, теперь только и думает о том, что ее ушлют из дворца, а то и опять наденут ошейник рабыни.

Она ходила за Эммой по пятам, плакала и молила не выгонять ее, ибо прекрасно понимала, что теперь она потеряла все блага своего положения родственницы правителя. Эмма, в конце концов сдавшись на уговоры и слезы, пообещала, что поговорит с епископом Франконом, чтобы он устроил Вибергу при недавно основанном монастыре Святой Катерины на горе, где ранее было жилище Снэфрид. Ибо не могло быть и речи, чтобы такую особу, как Виберга, столь прославившуюся дурным нравом, кто-то захотел взять в жены. Пусть она и была одно время в родстве с правителем.