Борджиа - Юлия Остапенко

Хуан просто ушам своим не поверил, когда понял, что отец говорит всерьез. И кто предложил идею? Хофре! Этот маленький недоумок, только что отвалившийся от матушкиной груди. Подумать только, тринадцатилетнему сосунку досталась такая знойная жена, цветущая роза восемнадцати лет. Нежась с Хуаном в постели, прелестная Санча часами жаловалась, что вечера напролет вынуждена наблюдать, как ее законный супруг играет в солдатики. Хуан думал, малец совсем ни на что не способен — но тот, как оказалось, тоже Борджиа и порой выдает дельные мысли. Избавиться от Чезаре — вот и все, что требовалось Хуану, чтобы жизнь его стала счастливой полно и безоговорочно. Тогда и Лукреция, может быть, стала бы с ним приветливей. В детстве они дружили, но с возрастом Чезаре приобрел слишком сильное влияние на сестру. Хуан считал ее глуповатой, но хитрой, она умела затаиться, как кошка перед прыжком, а потом вовремя подластиться к отцу или выпустить коготки, и это делало ее неотразимой. Хуан даже жалел ее, когда Лукрецию выдали за идиота Сфорца. В конце концов, она Борджиа, и заслуживает самого лучшего.

В глубине души Хуан полагал, то Чезаре найдет в армии короля Карла свой бесславный конец. Хуан ведь видел эту армию еще на подступах к Риму: она была необозрима, бескрайнее море колышущегося железа, шелка шатров, вздыбленных морд боевых коней. Уж наверняка у них найдется сотня-другая надежных людей, чтобы неусыпно охранять его братца. Если только… Хуан помрачнел. Если только Чезаре не хватит ловкости провести их, прикинуться простачком, наплести сказочек о любви и расположении Папы Александра к своему смиренному сыну во Христе королю французскому. Тогда они могут и ослабить бдительность. Но все равно, на менее чем дюжину сторожей Чезаре рассчитывать не приходилось. И снова Хуан помрачнел, вспомнив, как падает замертво бык под ударом кулака Чезаре, и понимая, что дюжина человек в данном случае — не преграда.

Но что бы там ни думал Хуан, идти против воли своего святейшего родителя он не смел. Поэтому вот уже вторую неделю стоял лагерем под Пармой, во главе полутора тысяч пехотинцев, ожидая, когда к ним присоединится Чезаре. Он ушел с французами три недели назад, и вестей от него с тех пор не поступало никаких, так что с каждым днем надежды Хуана крепли, а надежды Папы таяли. Родриго не терял времени даром: едва французы покинули Рим, он тотчас разослал гонцов по всей Италии, а также в Испанию, Наварру, Англию и Фландрию, и с присущим ему бесконечным энтузиазмом принялся сколачивать клику против короля, которому только вчера дал свое папское благословение. Для пущей благообразности клику назвали Святой Лигой, а целью ее было возвеличивание Христа и пресечение преступных поползновений Франции против Божьей милостью установленных монархов. Папе повезло: на Францию точили зуб все, и Александру удалось убедить итальянские города объединиться с иностранными державами, во всяком случае, до тех пор, пока Карла не выдворят вон. Разнородные войска под самыми разными знаменами собирались в папскую область со всей Европы, чтобы перекрыть горло Карлу, когда тот, захватив Неаполь, пустится в обратный путь. Англия и Фландрия тем временем готовились напасть на Францию в отсутствие короля, чтобы тот не слишком засиживался на захваченных землях. Все шло как нельзя лучше, вот только Папа медлил и не решался сделать последний шаг, открыто объявив о существовании Лиги, пока не вернется Чезаре. Он все-таки боялся за него, боялся за старшего сына, которого видел своим наследником. Хуану это было понятно, но все равно как-то досадно. Сам-то он был бы только рад, если бы разом с королем Карлом с доски полетела и пешка по имени Чезаре Борджиа.

На восьмой день стоянки у Пармы, уже в сумерках, с края лагеря послышался какой-то шум. Хуан, коротавший время в компании своих кондотьеров за игрой в карты, недовольно поднял голову: ему сегодня везло, и он имел все основания надеяться, что горка золота, уже лежащая перед ним, до ночи увеличится вдвое. Но сбыться этому было не суждено. Полог палатки откинулся, и внутрь заглянул запыхавшийся часовой:

— Ваша светлость! Ваш брат! Он приехал!

Все с возгласами повскакивали с мест. Хуан тоже поднялся — нехотя, и потянулся за перевязью. Что ж, раз уж его дражайший братец все-таки совершил сей подвиг, надлежит принять его, как подобает.

Хуан вышел из палатки последним. К тому времени лагерь уже гомонил, отовсюду неслись крики, смех и радостные вопли. Людскую разноголосицу перекрывало ржание лошадей, встревоженных шумом.

— С чего такой ор? — спросил Хуан у Франческо Гонзаго, шедшего ему навстречу с широкой улыбкой на лице — и осекся, увидев, что какой-то оборванец, идущий с Франческо рядом, никто иной, как его брат Чезаре.

Он в самом деле был оборван. И очень грязен. И небрит, и волосы его, которыми он всегда так гордился, нечесаными лохмами падали на лицо. Его сутана куда-то пропала, он был в крестьянских обносках, замызганных до такой степени, что не представлялось возможным определить их цвет. Он был безоружен, он был бос, от него разило потом, как от самого дьявола.

И он улыбался, его проклятый брат. Показывал в оскале все тридцать два крепких, белоснежных зуба и лучился такой жизнерадостной, яркой силой, что Хуан невольно отступил, неприятно пораженный контрастом между тем, как его брат выглядел, и теми чувствами, которые он внушал. И не только Хуану, судя по всему — вокруг них тотчас сгрудилась толпа, все толкались, галдели, выкрикивали поздравления и вопросы. Чезаре кивнул Хуану, словно какому-то пажу, прошел мимо него и вместо того, чтобы войти в палатку и дать отчет о выполненном задании, взобрался на телегу, стоящую за палаткой, и вскинул руки. Рядом тотчас оказались несколько человек с высоко поднятыми факелами, так что вся армия получила возможность лицезреть ободранного кардинала Валенсийского, собравшегося, видимо, прочесть ей благонравную проповедь.

— Я расскажу, расскажу! — крикнул Чезаре. — Всем сразу и сейчас! Чтобы не сплетничали потом, как бабы за прялкой!

Солдаты громыхнули хохотом, явно одобряя подобное решение. Чезаре поднял руки выше, успокаивая толпу, и Хуан — а с ним и все остальные — увидел на них темные заскорузлые пятна. Грязь?.. Нет. Кровь. И одежда его тоже в крови. А на груди в прорехе разорванной под мышкой рубахи мутно отблескивает фигурка быка, отнятая когда-то у Хуана.

— Дело было так, — начал Чезаре, и тотчас установилась полная тишина — только уханье ночного филина да треск чадящих факелов разносились над лагерем, замершим, как один человек. — Как-то раз король Карл потерял свой ночной горшок…

В полной тишине, в присутствии тысячи человек Чезаре ясным и невозмутимым голосом рассказал похабнейший анекдот, включавший, помимо ночного горшка, бочонок вина, рваные шлепанцы и некую монашку, бежавшую из обители святой Анны. Чести монашки анекдот не марал, однако был совершенно не к чести короля Карла. К концу этой речи, произнесенной с совершенно серьезным видом, солдатня стонала и каталась по земле от восторга. К недовольству Хуана, его кондотьеры тоже ржали, как кони, и даже Франческо Гонзаго ухмылялся щербатым ртом.

— Все это хорошо, — крикнул кто-то из толпы, — да вы лучше расскажите, как сбежали от этих драных французов!

— А, вот оно что, — деланно удивился Чезаре, и когда солдаты одобрительно загомонили, пожал плечами. — Да это куда менее забавная история. Ну, взял и сбежал. Много ли хлопот.

— Да вас же, почитай, сторожили?

— Сторожили, но не очень усердно. Сковали только руки, ноги не трогали.

Солдатня возмущенно ухнула, и даже Хуан удивился. Да уж, не слишком почтительное обращение с папским легатом.

— И как же вы выбрались?

— Да как, — рассеянно проговорил Чезаре. — Ну… вот… примерно так!

Он подхватил моргенштерн, услужливо поданный ему в этот миг кем-то сбоку, и легко, будто играючи, оторвал усеянный шипами стальной шар от цепи, соединявшей его с рукоятью. Потом с задорным криком: «Берегись!» зашвырнул шар в лес, будто тряпичный мяч. Солдаты взревели от восторга.

— Вот примерно так я поступил с головой часового, — сказал Чезаре. — Остальные после этого не слишком рвались меня ловить. Я пробрался к конюшне и увел лошадь. Но потом мне не повезло. Карл взъярился и выслал погоню, забыв, что я сын нашего святейшего Папы, да и сам, как-никак, духовное лицо.

— Что же ты и им головы не поотрывал? — крикнули снова, и Чезаре укоризненно качнул головой.

— Этак можно всю паству распугать. Слыханное ли дело, чтобы святой отец так запросто отрывал головы направо и налево. Духовному лицу надлежит разить словом. Так что я выменял свою шелковую сутану на крестьянскую одежду. Так смог выиграть время.

— А лошадь где?

— Загнал. Пала в десяти милях южнее, остаток пути я прошел пешком. Вы ведь и так заждались меня, верно? Недоброе это дело — маять бездельем доблестную папскую армию.