Заложник. История менеджера ЮКОСа - Владимир Переверзин

Спектакль продолжается недолго. Бездарный актер Лахтин выдает ставшую уже привычной ложь: «Хотел скрыться, убежать…» Адвокат ходатайствует об изменении меры пресечения на подписку о невыезде. Я поддерживаю это ходатайство, но прокуратура категорически против.

Все решено заранее. Поездка в суд – это формальность, исполняемая лишь для создания видимости правосудия, но ничего общего с ним не имеющая. В России все судебные решения принимаются задолго до оглашения приговора.

Подарок на день рождения отменяется. Мы возвращаемся. Весь в мыслях, ничего не замечая вокруг себя, ничего не слыша, я выйду из этого состояния только в тюрьме. Обыск, и я попадаю в камеру. Без сил падаю на шконку и долго смотрю в потолок…

Следствие по особо тяжким статьям может длиться полтора года. Одна из статей, по которой нас обвиняли, – статья 174.1. Звучит она так: «Финансовые операции и другие сделки с денежными средствами или иным имуществом, приобретенным лицом в результате совершения им преступления». То есть заранее, до суда, тебя признают преступником. Далее – формальность, это выглядит следующим образом. Человек украл телефон – получил срок за кражу. Продал его – получил еще один срок, по статье 174.1. Получается, что человека судят за одно и то же преступление дважды. Помимо того, что такая вольная трактовка закона противоречит логике и здравому смыслу, это еще противоречит всем правовым нормам и Конституции РФ. Более того, эта статья универсальна и может быть в довесок применена к любому. Довесок грузится исключительно по воле и желанию следователя. Адвокаты Ходорковского подавали ходатайство об исключении данной статьи из Уголовного кодекса как антиконституционной. Безрезультатно. Не для того же ее придумывали, чтобы отменять! Я уверен, что в ноябре 2002 года эта статья была внесена в Уголовный кодекс специально для Ходорковского.

Вообще, у меня сложилось впечатление, что российские суды применяют законы исключительно для легализации своих незаконных решений, так сказать, для придания им правомерного вида. Для Ходорковского часто меняли целые законы. Осудили первый раз, дали срок. Естественно, возникает вопрос: «В какую колонию везти, где ему срок отбывать?» Жизнь в разных колониях отличается, так как определяется не законом, а степенью самодурства начальника и его окружения. Где-то можно спокойно отдыхать с мобильным телефоном в кармане, а где-то лопату из рук не выпустишь.

Я отчетливо вижу такую картину. Начальник СИЗО встречается с господином Калининым, возглавлявшим тогда ФСИН России, и спрашивает: «Куда Ходорковского этапировать?» Вопрос не из легких, за неправильный ответ можно вылететь из своего кресла. «Да куда подальше!» – рождается гениальное решение, которое исполняется буквально. На стене висит карта России с обозначенными тюремными владениями. Они берут линейку и вымеряют расстояние. Читинская область, Краснокаменск. Даль несусветная. Родственникам ехать три дня и три ночи, адвокатам не добраться. «Отличный вариант! То, что надо!» – они радостно, как нашкодившие дети, смеются и потирают руки. Но есть нюансы. Зона эта – черная, то есть зэкам живется там вольготно. Чтобы не допустить никаких поблажек Ходорковскому, зону быстро перекрашивают в красную, искалечив нескольких зэков. Остается последний нюанс – закон. О нем в столь радостный момент правохоронители не вспоминают или не знают его вовсе. Уголовно-исполнительный кодекс Российской Федерации гласит: «…Осужденный отбывает наказание в области по месту жительства или граничащей с ней». Адвокаты Ходорковского начинают в судах оспаривать очевидно незаконное решение об этапировании своего подзащитного в Краснокаменск. Подаются иски и жалобы. Но… через некоторое время в закон вносятся изменения, отменяющие этот пункт. Как будто и не было его вовсе.

С нашим делом, именно с Ходорковским я связываю и другую известную историю. Существует законопроект о зачете дней, проведенных в СИЗО, в общем сроке наказания с повышающим коэффициентом. Очевидно, что условия жизни в СИЗО гораздо хуже, чем в колониях. Предлагалось засчитывать два дня, проведенные в СИЗО, как три дня в колонии общего режима. Принятие этого закона, помимо гуманных целей, имело бы сугубо практическое значение, позволив значительно разгрузить перенаселенные зоны. Законопроект проходит несколько чтений, но выясняется, что придется отпускать на свободу Ходорковского, который пробыл в СИЗО много времени. В результате законопроект кладется под сукно и остается только проектом.

Постепенно исчезает надежда на то, что мне изменят меру пресечения и я буду ходить на суд со свободы. «Повезло, что не отпустили, – задним числом осознаю я. – Иначе было бы крайне неприятно и болезненно опять заезжать в тюрьму со свободы при вынесении обвинительного приговора. А так к моменту вынесения приговора прошло два года и восемь месяцев!»

С непоколебимой верой в то, что меня оправдают и я выйду на свободу, я с нетерпением жду окончания следствия и передачи дела в суд.

Стук железа о железо. Я слышу голос продольного: «На Пэ, с документами…» Меня вызывают к адвокату. Радуясь любой возможности выйти из камеры, я быстро собираюсь и беру свои записи. Открывается дверь, и меня выводят в коридор. Занудно пищит кукушка, под голос которой меня обыскивают и просматривают документы, которые я буду обсуждать с адвокатом. Категорически ничего нельзя брать у адвоката и ничего ему передавать. Мы поднимаемся по лестнице на пятый этаж. Перед входом в кабинет, где проводятся встречи с адвокатом, стоит другой надзиратель, который опять меня обыскивает. На обратном пути в камеру меня ждет ровно такая же процедура, только в обратной последовательности.

Меня заводят в небольшую пустую комнату с привинченными к полу стульями и столом. Закрывается дверь, и я остаюсь один. Матовое окно закрыто решеткой, но, если подняться на цыпочки, через форточку можно увидеть свободу. Вижу жилой дом, смотрю на находящуюся в некотором отдалении огромную трубу какой-то фабрики, слышу звуки города, шум автомобилей. Улица Матросская Тишина живет своей жизнью. Я с жадностью вбираю в себя этот шум, этот воздух. В этот момент я весь там, на свободе… Когда-то Екатерина Вторая создала здесь приют для одиноких моряков, которые после многолетней верной службы на флоте находили здесь покой, умиротворение и тишину…

«Отойдите от окна!» – голос надзирателя возвращает меня обратно в комнату. Я увлекся и, чтобы расширить обзор, встал одним коленом на подоконник. Здесь все прослушивается и просматривается. И не только в глазок двери. Открывается дверь, и я вижу адвоката и следователя. Мне принесли обвинительное заключение. Три тома по четыреста страниц машинописного текста. В графе «Утверждаю» красуется подпись заместителя генерального прокурора России Бирюкова. Исполнитель – начальник управления по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры, советник юстиции третьего класса, то есть целый генерал, Лысейко. Читали ли они сей документ? Уверен, что нет! Им было абсолютно все равно, что там написано. Не важно, что заключение содержит огромное количество ошибок, описок и откровенного вранья. Система все спишет.

После освобождения я имел возможность убедиться в том, что заместитель генерального прокурора Бирюков подписал мое обвинительное заключение не читая. После ухода из Генеральной прокуратуры, найдя приют в Совете Федерации, он издаст странную книгу «ЮКОС – отмывание денег». Эта книга на две трети состоит из приговоров по нашему делу и небольшого вступления, где Бирюков последовательно вводит читателя в заблуждение, искажая действительность.

На нас отрабатывали схему обвинения, создавая прецедент для второго дела Ходорковского. Иное дело, признай мы вину – состоялся бы дешевый спектакль под руководством бездарного режиссера. Сценарий прост и примитивен. Кающиеся сотрудники компании обличают своего руководителя. Надо сказать, что спектакль этот пользовался бы большой популярностью в кругах негодяев и лицемеров, возводящих в культ бездарность, бездуховность и лицемерие. «Вот видите, видите! Посмотрите, они же признались, значит, были хищения!» – бесстыдно кричали бы поклонники. В этих кругах бездарность ныне в цене, лишь бы была в угоду начальству. А начальство-то не поскупится на награды и щедро одарит негодяев-бездарей орденами, медалями, денежными премиями и квартирами.

Но спектакль так и не состоится, так как актеры отказываются играть свои роли. Тогда следователи решают поменять сценарий по ходу пьесы. Наше уголовное дело искусственно выделяют в отдельное производство и начинают судилище. Для них, сотрудников Генеральной прокуратуры, это было генеральной репетицией второго приговора Ходорковскому.

Многие документы, показывающие откровенную абсурдность обвинений, из дела были изъяты и в процессе Ходорковского уже не фигурировали…