Дождь тигровых орхидей - Анна Данилова

– А мое имя как пахнет?

– Ваше? Глубокий, пряный запах, замешенный на ароматах розы, лимона и дубовой коры. Восхитительный запах и очень древний, как и само имя.

– Да вы поэт, Евгений Иванович.

– Нет. Я даже не художник. Я ценитель и игрок. Люблю все красивое. Я бы и вас увез, если бы вы мне позволили. Положил бы вас, закутанную в нежную соломку, в деревянный ящик, переложил ватой, чтоб не разбились в дороге, и как произведение искусства отвез вас ну, скажем, в Нант или Канны, вы как?

– Меня уже собирались увезти в Израиль, да забыли на вокзале.

– А я ничего не забываю. Ну да ладно, давайте выпьем за вас, за ваши глаза и грустные губы.

Анна даже забыла, что Дымов так и остался в одних домашних туфлях.

Евгений Дымов, работающий в паре с Франсуа Планшаром, комиссаром – или их еще называют уполномоченными – из Нанта, являющимся организатором крупных аукционов во Франции, приехал в С. с определенной целью. Его интересовал художник Виктор Дорошев, картины которого совершенно случайно обнаружил и купил во время своих последних поездок в С. сам Планшар. По его словам, художник был чрезвычайно талантлив, никому не известен, даже председателю правления Союза художников С. Абросимову, который знал всех художников своего города и мог безошибочно определить, кисти которого из них принадлежит та или иная работа. Увидев уже купленные Планшаром картины Дорошева, Абросимов, услышав фамилию художника, категорически заявил, что рука автора ему неизвестна, а Виктор Дорошев, которого он знает и сестра которого действительно работает и живет у Руфиновых, «кроме голых баб с хвостами» и декораций, ничего не пишет, что его манера письма – если так можно назвать эту «мазню» – ему известна и ничего общего с представленными работами у него нет и быть не может. Это другая рука. Возможно, сказал Абросимов, внимательно разглядывая и изучая пейзажи и натюрморты, яркость и свежесть красок которых потрясла его самого, это работы какого-нибудь студента художественного училища, которого еще никто не знает. В тот день, когда состоялся этот разговор с Абросимовым, у Планшара оставался один час до самолета в Москву, поэтому визит к самому Дорошеву не состоялся. Отправляя в С. Дымова для отбора работ, он, не имея возможности показать ему работы Дорошева в подлиннике, дал ему сделанные с них фотографии и список потенциальных меценатов, которые, если их заинтересовать, могли бы принять участие в финансировании предварительных, обязательных в России, двух-трех выставок местного характера, а потом уже и непосредственно в аукционе в Нанте. Список открывала Ольга Руфинова, затем следовало еще несколько фамилий, в число которых входил Михаил Хорн, Глеб Бобров и сам Абросимов. В телефонном разговоре с Бобровым, которого Дымов знал еще с московского студенчества, Евгений Иванович просил Глеба подыскать ему в С. небольшую квартирку месяца на два. Глеб нашел, да хозяин неожиданно женился, таким вот образом Дымов с Бобровым оказались в тот вечер у Марты.

Решив не торопиться с поисками Дорошева, Дымов, располагающий адресами нескольких мастерских, наметил себе порядок визитов, но потом, поразмыслив, что раннее утро – не самое подходящее время для встречи с художниками, отправился к Руфиновой.

Планшар рассказал ему об этой женщине и посоветовал примерно за неделю до приезда в С. позвонить ей и предупредить о своем визите. Более того, он предложил Дымову разговор с ней повести таким образом, чтобы инициатива участия в аукционе исходила от нее. Тогда при личной встрече ее отношение к Дымову и к предстоящему делу будет принципиально иным. Кроме того, это может повлиять на цены, которые, в свою очередь, будет диктовать или советовать художникам сама Руфинова с подачи, разумеется, Дымова. Таким образом, можно будет действовать в обход Абросимова и многочисленных посредников, которые слетятся как пчелы на мед, едва им станет известно о приезде Дымова.

Поэтому, расставшись после завтрака с Анной, Евгений Иванович, не откладывая, поехал прямо на Большую Парковую.

Было раннее утро, асфальт, политый ноздрястыми жуками-машинами небесного цвета, влажно блестел в лучах утреннего солнца. Магазины были еще закрыты, и только возле молочных сгружали хрипло звенящие ящики с бутылками да возле булочных стояли машины, набитые свежим, горячим и приятно пахнущим хлебом.

Девушку в черном платье с красным шелковым шарфиком на шее он заметил еще издали. Она стояла возле подъезда, в котором жили Руфиновы, и явно кого-то ждала. Увидев Дымова, она внимательно оглядела его с головы до ног, сощурив кошачьи в пушистых ресницах глаза, и направилась к нему.

– Вы не могли бы оказать мне небольшую услугу: передать Руфиновым вот это письмо?

Она протянула Дымову запечатанный конверт. Он хотел было что-то спросить, но девушка исчезла. Странный город, странные женщины, не живется им легко и просто, то бродят по ночам по чужим квартирам, то угощают коньяком непрошеных гостей, то заставляют принимать деятельное участие в своих авантюрах. Пораженный красотой Геры, Дымов поднялся и позвонил. Казалось, его ждали – дверь открылась сразу. Перед ним стоял огромного роста мужчина, широкоплечий, мрачный, похожий на добротный дубовый шкаф с глазами-ручками. Евгения Ивановича провели в кабинет Руфинова. Видно было, что хозяева чем-то встревожены. Несколько человек, в их числе и бледная, изможденная женщина в длинном лиловом платье, завтракали бутербродами и кофе.

– Я Дымов.

Ольга, услышав знакомую фамилию, что-то шепнула мужу на ухо и пригласила гостя позавтракать вместе с ними.

– Вы извините, у нас тут небольшие сложности. Надеюсь, что очень скоро мы сможем с вами переговорить.

Зазвонил телефон. Борис, уронив бутерброд, схватил трубку. Он слушал, кивал головой, потом, вздохнув, сказал:

– Все правильно, все машины в своих гаражах, а «Форда» Хорна нигде нет, да и самого его нет.

Ольга ахнула и замотала головой:

– Все равно не верю, не верю, чтобы это был Миша.

Дымов, вспомнив, протянул конверт:

– Девушка у подъезда просила вам передать.

Руфинов вскрыл конверт и нахмурился.

– Матвей, собирайся, едем. Кажется, Маша нашлась.

Они уехали, а Ольга все перечитывала коротенькую записку Геры, без подписи, конечно: «Ваша дочь находится по адресу…» «А что, если она там мертвая?» Она налила себе коньяка и предложила Дымову.

– Что случилось, Ольга Владимировна?

– Понимаете, это я во всем виновата. Кажется, я не заметила, как Машенька выросла. Она уехала с Хорном. Пришло время. И зря, наверное, мы всполошились, это нормально, естественно, наконец, все так и должно было случиться. Да и вообще, Хорн – это еще куда ни шло. Все-таки у него дело, он из хорошей семьи.

Дымов посмотрел на опьяневшую, совершенно выбившуюся из сил Ольгу и помог ей добраться до спальни. Уложив ее в постель и прикрыв одеялом, он подумал, что, пожалуй, впервые он приехал не вовремя. Вспомнились почему-то работы, которые так порадовали его в той квартире, где он провел ночь, и пожалел, что так и не дождался хозяина. Ольга теперь не скоро проснется, а время-то идет, надо многое успеть. Он взглянул на часы: половина девятого. Он вышел из спальни, сел в глубокое кресло в гостиной и через некоторое время уже спал.

Анна, после того как ушел странный Дымов – он, кстати, зачем-то запер ее, должно быть, затем, чтобы лишний раз не беспокоить, а она толком не успела расспросить, кто он и зачем приехал из Москвы, – долгое время сидела на кухне, соображая, что же ей теперь делать и где искать Машу, пока не услышала с улицы знакомый визг тормозов: такие звуки издавал «Мерседес» Руфинова. Она выглянула в окно и, увидев бегущих к дому Матвея с Борисом, кинулась в прихожую, оттуда на лестничную площадку и успела подняться на этаж выше, прежде чем они ворвались в квартиру. Она слышала приглушенные голоса, звавшие Машу, какой-то непонятный шум, потом все стихло. Руфинов с телохранителем вышли, и вскоре до Анны донесся звук отъезжающей машины. Как они узнали адрес? Кто им сказал, что Маша должна быть здесь? Неужели Вик? Или Гера? Не стоило, конечно, посвящать эту глупую гусыню в их план. Но, с другой стороны, Машу должен был кто-то кормить, следить за ней, а это могла сделать только Гера, и с этим пришлось согласиться. Нет, это не Гера и не Вик, этого не может быть, но кто же тогда?!

Она вернулась в квартиру, заперлась и стала думать, что же будет дальше. Дымов сказал, что видел рыжеволосую девушку, Машу, конечно, – значит, она очнулась и сбежала, но куда? А вдруг она дома? Как же Ане это раньше не пришло в голову? Ну конечно, она пришла домой и рассказала, откуда ей пришлось бежать. Поэтому Борис и приезжал сюда, он хотел посмотреть на того мужчину, которого Маша видела ночью спящим, чтобы задать ему несколько вопросов.

Значит, нужно как ни в чем не бывало приехать к Руфиновым и всем своим видом выразить сочувствие по поводу только что пережитых волнений, связанных с пропажей Маши. Они уединятся с Машей в ее спальне, и ничего не подозревающая девочка расскажет все как было. Хорн будет молчать, он вообще захочет на время уехать из города, чтобы Руфиновы забыли о нем, ведь ему и в голову не пришло, что звонка как такового не было, что Анна кричала в пустоту, что никаких претензий к Хорну у Бориса нет. Это тоже было частью плана: отвлечь внимание Руфиновых от себя на Хорна. Надо знать хорновскую породу, чтобы быть уверенной в успехе, а Анна знала. Она чувствовала слабину Миши, и тот факт, что он на своем белом «Форде» постарается скрыться, сыграет свою роль. Хорн зависит от Руфиновых. Во-первых, Миша влюблен в Машу, во-вторых, Руфинов обещал ему крупный кредит. Хорн сделает все, чтобы наладить отношения с управляющим «Дрофы», и, когда настанет это время, Анна поможет ему в этом. Об этом она тоже подумала. Итак, вырисовывается следующая картина: Маша дома, все думают, что похищение организовал Хорн, и будут искать его. Если найдут, тем хуже для него, Руфинов никогда не простит его, а Хорн никогда не сумеет доказать свою непричастность к делу. Если же его не найдут хотя бы в течение недели, то она сумеет помочь ему, обеспечив алиби, и постарается все сделать для того, чтобы эта история вообще забылась. Во всяком случае, до следующего раза.