Освобождение - Евгений Анташкевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Что, что, что? «Лишённый правильной информации?..» А кто людишек гонял на ту сторону, на смерть, за информацией, между прочим! А кто участвовал в допросах арестованной красной агентуры?.. «Лишённый правильной информации!!!» Сорокин не заметил, что читает уже листок под номером 10.
«…Религия, когда-то использовавшаяся господствующими классами, после уничтожения этих классов обрела свой первохристианский основной смысл – стала религией трудящегося народа. Православная церковь неизбежно должна была примириться с Советским государством, сделавшимся оплотом организованной жизни трудящегося и верующего русского народа, и заключить крепкий союз церкви и государства. А мы как раз и боролись не за католическое подчинение государства церкви, а за подобный свободный союз и за возглавление нашей церкви соборно избранным патриархом, что и осуществилось при Сталине в 1945 году…»
– Это – да! Это мы все сильно удивились!.. – прошептал Михаил Капитонович.
«Нас смущал еврейский вопрос…»
– Это я помню, ещё когда готовились ворваться в консульство СССР в двадцать девятом… полночи говорили о еврейском вопросе…
Сорокин помнил эту ночь, с которой у него началось знакомство, а потом и дружба с Константином Родзаевским.
«…Сталинизм, примирив коммунизм с религией, примирил коммунизм и с нацией. Становилось ясно, что патриотизм и национализм, бывшие орудиями прежних господствующих классов, стали мощной силой побеждающего пролетариата.
Но долгое время нас смущал еврейский вопрос. В Харбине еврейские капиталисты ставили рекорды спекуляции и эксплуататорского отношения к трудящемуся люду. Евреи всех подданств, как СССР, так и буржуазных стран, составляли одну еврейскую общину, работавшую в интересах своего класса и своей нации – международной и внутренней – по отношению ко всем другим народам еврейской нации. У нас не было расового подхода к евреям, но, изучив историю еврейства, мы пришли к выводу, что еврейская религия, внушающая каждому еврею мысль о божественном избранничестве, о том, что только евреи – люди, а все остальные лишь «человекообразные твари», – этот звериный талмудизм превращает каждого еврея в антисоциального врага каждой самобытной нации…»
«Да, да! То-то эти представители самобытной нации резали уши и пальцы пианисту Сёме Каспэ и отправляли их его отцу, мол, «дай, папа, денег, и мы вернем тебе сына». Где же я был в это время? – Сорокин задумался. – Уже не помню, но помню, что очень хотелось только не отрезать, а оборвать уши у этих «самобытных» хулиганов! Но Косте-то я это простил!»
«…Коммунизм в виде марксизма казался нам одним из орудий мирового еврейского капитала по захвату власти над миром, и, предубеждённые, мы выискивали в составе правящих органов СССР еврейские фамилии, доказывающие, что наша страна как бы оккупирована мировым еврейством. Только недавно мы пришли к выводу, что именно мировая социальная революция, лишая еврейских капиталистов наряду со всеми прочими средств и орудий производства, финансового капитала, одна может радикально и в общих интересах разрешить еврейский вопрос, как и многие другие невыносимые противоречия старого мира. Вместе с тем мы обнаружили, что еврейское влияние в СССР давно пошло на убыль…»
Сорокин бросил листок, не дочитав его. Он пошевелил непрочитанные и уложил их веером. По обрезу одного из нижних была видна жирная строчка: «Мрачное заблуждение!»Он вытащил его и прочитал: «Из любви к Родине действовать против Родины! Как блудные дети»,и он дочитал остальные:
«Ложный принцип «освобождения Родины от еврейского коммунизма любой ценой» предопределил мою роковую ошибку – неправильную генеральную линию Российского фашистского союза во время германской войны.
Мы приветствовали германо-советский пакт, считая, что взаимное влияние Германии и СССР приведут к ослаблению еврейского влияния в России и в мире и к ослаблению Англии, исторического врага нашей страны. Однако мы приветствовали и поход Германии против СССР, считая, что освобождение Родины любой ценой лучше, чем продолжение ее «плена», как я думал, «под игом евреев».
Невзирая на сопротивление Верховного совета партии и подавляющего большинства российских фашистов, я навязал эту генеральную линию Российскому фашистскому союзу и упрямо отстаивал её до конца.
Поэтому прошу всех членов организации, построенной на диктаторских принципах, не винить за германофильскую политику, ибо за неё по справедливости должен отвечать один я, лично и единолично. Не для самооправдания, а для объяснения я считаю нужным заявить, что моя прогерманская пропаганда была основана на абсолютной дезинформации. Все источники нашего осведомления, включая японцев и беженцев из СССР, уверяли нас, что «русский народ только и ждёт внешнего толчка и что положение под игом евреев невыносимо». В то же время немецкие представители утверждали, что Гитлер не имеет никаких завоевательных планов в отношении России, что война скоро кончится учреждением Русского национального правительства и заключением почётного мира с Германией.
Я выпустил «Обращение к неизвестному вождю», в котором призывал сильные элементы внутри СССР для спасения государства и сохранения миллионов русских жизней, осуждённых на гибель в войне, выдвинуть какого-нибудь Командарма «Икс», «Неизвестного вождя», способного свергнуть «еврейскую власть» и создать Новую Россию. Я не заметил тогда, что таким неизвестным вождем волею судьбы, своего гения и миллионов трудящихся масс становился вождь народов товарищ И.В. Сталин», – до конца дочитал Сорокин.
«Гос-с-поди, – он глядел на спящего Константина, – какая же ты мелочь с этим своим обращением! А я и не знал! Кто бы тебя там стал слушать? Там система сложилась, она спеклась, как дерьмо мамонта! Сколько Сталин уложил своих, чтобы система была такой… И кому ты там будешь нужен со своим фашизмом после того, что там натворили немцы…»
Сорокин откинулся на спинку стула и с сожалением вспомнил о бутылке. Он не пил уже почти семь лет. Однажды люди Номуры проникли к нему ночью и, вдребезги пьяного, спеленали и увезли. Он проснулся в палате, на чистой постели. В палате было только одно окно – в коридор, очень большое, во всю стену. Он увидел, как по коридору ходят люди в белом, все с монголоидными лицами. Сорокин за много лет жизни в Маньчжурии научился отличать китайца от монгола, монгола от корейца и даже корейца от японца. По коридору ходили японцы в белых халатах. Он сначала не понял, почему он здесь оказался, ощупал себя, нет, никаких переломов или травм он на себе не обнаружил, вдруг дверь открылась, и на носилках внесли человека и положили на соседнюю койку. «Веселее будет вдвоём!» – подумал Сорокин, потом глянул на лицо соседа и похолодел – на лице были такие открытые и откровенные язвы, что Сорокин понял, куда он попал. Он позвал врача, попросил соединить его с Номурой, тот сказал, что Сорокин или бросает пить, или остается в отряде номер 731 на недолгое навсегда.
Михаил Капитонович встал со стула, погасил везде свет и вышел.
«Он тоже хочет сказать, что войне конец?»
По дороге домой он глядел на тёмный, накрытый светомаскировкой город. Теперь он шёл не торопясь. Он подумал, что придет, возьмет деньги и подастся в заведение мадам Чуриковой в Фуцзядянь на Шестнадцатую. За много лет своего существования это оказалось самое приличное заведение, а кроме этого, Михаил Капитонович знал, чьё оно на самом деле, знал даже номера, специально оборудованные, чтобы можно было и послушать, и посмотреть, и сфотографировать. Это были номера для особых клиентов.
Михаил Капитонович шёл и, не слыша себя, напевал:
Молись, кунак, в стране чужой,Молись, кунак, за край родной,Молись о тех, кто сердцу мил,Чтобы Господь их сохранил.Пускай теперь мы лишеныРодной семьи, родной страны,И знаем мы, настанет час,И солнца луч блеснёт для нас.Молись, кунак, чтобы ГосподьПослал нам сил всё побороть,Чтобы могли мы встретить вновьВ краю родном мир и любовь.
Подойдя к дому, он увидел, что около ограды палисадника его парадной стоит машина. Он вынул браунинг, снял с предохранителя и взвёл курок. Из машины вышел человек.
– Не надо, Михал Капитоныч, поставьте ваше оружие на предохранитель.
Это был атаман Лычёв.
– Что же вы так пугаете, Сергей Афанасьевич!
– Давно вы стали пугливым?
В темноте Сорокин видел, что Лычёв улыбается.
– А кто там в машине ещё?
– Это я!
– Дора Михайловна! А я собирался посетить ваше заведение. Вот шёл за деньгами…
– Поздно, Михаил Капитонович…
