Осеннее равноденствие - Джузеппе Конте

Я вернулся к Капитану, который, увидев, что я пришел один, не сказал ни слова.

Удлиненные полузакрытые глаза расцвели капельками дождя, он словно обрел зрение и глядел, какими стали после дождя ветки с игольчатыми листьями, колючие заросли, лопнувшая зеленая кожура каштанов, комья земли и камни.

Можно было подумать, что Страж знает все о дожде, о тучах, о ветрах, лесах, морях, о стоячих лужах, где крутились, а потом исчезали обломки веток и прелые листья. Его серое, иссеченное дождем лицо меняло выражение, становилось тревожным, он словно сбросил с себя долгий сон и длинное сновидение, но для чего он пробудился? Я не знал.

Но я понял, почему Сара стремилась к нему темным вечером, в проливной дождь.

В стенах разрушенной церкви от ливня спасения не было. Но неподалеку стояла хижина, она могла укрыться там, взять шишек и развести огонь; несколько раз она уже делала это.

Довелось ли ей увидеть стадо кабанов, бегущее по лесу? Получила ли она ответ от Стража, исхлестанного ливнем там, наверху, с глазами, что расцвели загадочными видениями? И узнала ли она наконец, бывала ли она прежде на этом холме, и если да, то когда, в какой жизни?

Я не мог допустить мысль, что сверхчеловеческое мужество позволило Саре пройти через эту тьму и этот потоп. Мне хотелось, подобно Капитану, представлять ее себе сумасбродной и смешной, проявляя при этом такое же невозмутимое терпение и перенося такую же боль, как он. Но я не мог.

В эту ночь не спали мы оба — Капитан и я.

Придя домой, я долго смотрел на дождь за окнами: у дождя словно была тысяча искусных рук, и он без устали чертил недолговечные причудливые узоры из широких листьев каштанов и опавших сосновых игл на земле, на поверхности луж, на фоне темных, едва различимых стволов. Значит, он мог создавать картины?

Может быть, Саре там, на холме, было лучше видно, что за картины создает дождь?

Девы-лебеди в речных берегах, Жены-лани, резвящиеся на полянах, колесницы, влекомые крылатыми конями, ладьи с вырезанными на носу изображениями грациозных исчезнувших животных, черные тропинки среди леса, высеребренного от самой земли до верхушек деревьев и выше. Этот дождь вначале, казалось, расплющивал, гноил, обесцвечивал все кругом, как тяжкий давящий груз, а теперь он становился мелким, легким, будто состоял из витающих в воздухе душ и нежных пальцев. Тьму за стеклом прорезали пробегающие блики и завихрения.

Я сел за стол, положил руки в круг света под лампой, передо мной лежали мои записи для книги легенд о море, о лесах, о божествах и чудесах, которую я так и не закончил.

Это было в ночь на первое ноября, праздник Всех Святых, я сообразил это, только поглядев на календарь, потому что, живя здесь, потерял счет дням.

Я отыскал в своих бумагах и той же ночью переписал легенду о Самайне. У древних народов, поклонявшихся дубу и луне, Самайн, ночь первого ноября, была первой ночью нового года.

Пока я переписывал, дождь стал утихать, а меня охватил озноб, поднимавшийся по спине до затылка, до самого горла. Кто была Сара на самом деле? Какой праздник Самайна она вспоминала?

1 ноября

Сегодня волны на море такие длинные, что прямо-таки с трудом доползают до берега; подымаясь, они образуют выпуклость, напоминающую кочку с высокой травой, волнуемой ветром, или вздыбленную щетину на кабаньей спине. Таким было море сегодня утром, оно не штурмовало утесы и волнорезы, но грохот не ослабевал.

Море оттеняла нежная зелень: на посыпанной щебнем дороге я нашел оливы и плоды рожкового дерева, которые в эти дождливые дни сорвались со своих серебристых веток. Все кругом еще слишком зеленое; только на каком-нибудь винограднике, круто спускающемся к морю, видны кровавые пятна да еще алеют две шпалеры канадской лозы. Над ними безмятежно пролетают горлицы к своим гнездам в соснах, а на миртовых деревьях щелкают славки.

Недавно море вздымало золотые колоннады отсюда до самого горизонта, сейчас оно отражает только тучи.

Так проходит день первого ноября. Напрасно я ждал видений.

С запада летят унылые черные чайки. В ветвях сосны, упирающихся в другое, дальнее окно моей комнаты, приютились славки — так называю я маленьких, щелкающих на лету крылатых созданьиц с черными шапочками на головах. Раньше я задумывался: с кем они? Со мной ведь никого нет. Я вернулся из долгого путешествия и больше не покидал дома. Перед моим внутренним взором проходит видение, одно и то же, без конца.

Когда мы с Капитаном пришли к Стражу, уже рассвело и дождь перестал; его удлиненные глаза казались умиротворенными, потемневшее от дождя каменное лицо глядело с улыбкой, жестокой и загадочной.

Мы заглянули в хижину, нашли там большую кучу золы и рядом берет Сары.

Я чувствовал себя усталым и разбитым, у Капитана была лихорадочная дрожь в руках. Дождя уже не было. Облачные материки, пролетая по небу, таяли и постепенно исчезали.

Мы пошли вдоль изувеченной стены церкви, спиной к заснеженным вершинам высоко возносящихся гор, взгляд наш упал на ступенчатые холмы, в беспорядке устремившиеся к горизонту, а на юго-запад, в неверном свете, скупо отмеренном западу зарей, протянулось лазурной лентой море, длинное, упругое лезвие моря, отточенное о скалистые мысы, утесы, дальние низкие холмы. Мы остановились: никогда еще нам не удавалось увидеть отсюда море, это было в первый раз.

Море было перед нами, исполинское, как мираж.

Мы спустились в деревню. Улицы были мокрые, но солнце уже вставало, в небе виднелось багровое сияние, словно корона. С деревьев еще капало. Солнце мгновенно залило лучами голые ветви платанов и шершавую зелень елей, наполнило одну за другой мириады капель, и тогда с веток и с хвои мириады игл и шаров из вещества более ослепительного, чем свет, и более текучего, чем вода, низверглись на землю и затерялись во влажном сумраке.

При свете и без дождя все расстояния кажутся короче. Мы тут же вышли на тропинку, ведущую к нашим домам.

Впереди мы увидели Сару — она шла, короткие рыжие волосы мелькали среди веток сосен, как россыпь ягод шиповника, колеблемых ветром. Бесстрашно погружая ноги в вязкую грязь, шла она своим солдатским шагом, который раньше немного пугал меня, который, вопреки моим ожиданиям, с годами не стал мягче. Увидев ее, я вздрогнул от чего-то более таинственного и древнего, чем страх.

Кем была Сара на самом деле? Почему она так ожесточилась против Капитана? Что связывало ее со Стражем? И в какую даль унесла ее память, что за картины она увидела в узорах дождя? Отпраздновала ли она Самайн?

Она шла впереди своим всегдашним, слишком быстрым и твердым, шагом, с широкими прямыми плечами пловчихи, с полоской цвета стали в коротких рыжих волосах, на которой утреннее солнце сквозь зыбкий после дождя воздух порой зажигало искорки. Во взгляде, брошенном на нее Капитаном, впервые соединились ненависть и уважение: так смотрит охотник на неуловимую добычу. Солнце поднялось уже высоко, и лес был залит ясным бурлящим светом, словно ветви, листья, кусты, ягоды — все приблизилось и стало выше; на небе были облака, но они проносились быстро, как перелетные птицы, и не видно было, чтобы они собирались вновь сгуститься.

Утром мы несколько часов подряд слышали выстрелы, иногда совсем рядом с нашими домами, и лай собак.

1 ноября, вечером

Боги — это все то, что продолжает нашу жизнь; но чтобы она продолжалась, мы должны пережить потрясение. Молитвы и заклинания бесполезны. Боги должны явиться и завладеть нами. Потрясти нас, вырубить нас, как просеку в лесу, позолотить, как лист каштана, обагрить кровью, как виноградник, сделать серыми, пурпурными и невесомыми, как куропатки, вспархивающие по склонам.

Мечтатель повинуется далекой луне, это она мечтает в нем. Жизнь познается в жестокой и хрупкой тайне, в жертвенной красоте мира.

Как быстро стемнело. В мое окно больше не видно моря, от него остался лишь грохот и дрожащие, прерывистые дорожки зеленого и красного света от маленького и большого маяков и яркие, но колеблющиеся, неровные, но негаснущие отблески фонарей заброшенного металлургического завода.

Самайн

У древних народов, поклонявшихся дубу и луне, праздник Самайн был началом года и началом мира. Все существа должны были этой ночью явиться в леса — даже невидимые, те, кто уже умерли и кто еще должны были родиться. В эту ночь не было различия между людьми и тенями. В эту ночь рушились все преграды: небесный свод не отделялся от поверхности земли, текучая вода не отличалась от палящего огня, лесные звери на одну эту ночь обретали способность понимать людскую речь, а люди имели право бегать с необузданным весельем лесных зверей; это был миг, когда время останавливалось, и тогда Вечерняя Звезда встречалась со Звездой Утра, и сами боги спускались на свои алтари и показывались людям без покрова тайны.