Конец века - Андрей Респов

— Чё, Зелимханыч, уговорил бригаду?

— Нет. Вот тебе пока грузчик. Один. Гавром кличут. Обещал за ночь управится. Подгоняй газон, — и больше не сказав ни слова гробовщик развернулся и зашагал обратно.

Взлохмаченная голова перевела на меня взгляд и хрипло заржала.

— Ну чё, открывать вагон, пацан? Или сразу уйдёшь, пока дождик накрапывает?

— Открывай, Степаныч. И грузовик подгони. Экспедитор сказал перегружать сразу в кузов.

— А…ну-ну, пионер. Не надорвись, тока. Мне с тобой недосуг, кабину я запру, как справишься — разбуди. Я на складе. Поссать там, — он указал на неприметную дверь у соседнего склада, — там же и напиться можно. Вопросы?

— Нет вопросов.

— За@бись! — лохматый водитель, облачённый в ватник, тихо матерясь и громыхая кирзачами зашагал по въезду на перрон. Вскоре послышался звук работающего двигателя и по пандусу задом к вагону, прямо под навес, который накрывал перрон лишь наполовину, съехал ГАЗ-53 с фургоном.

Степаныч остановил грузовик в полутора метрах от вагона, заглушив двигатель. Хлопнула дверца, водитель, оббежав машину с противоположной от меня стороны, скинул лязгнувшую задвижку.

— Двери сам откроешь. Сходни у стены склада найдёшь. А я спать. Не нанимался! — пояснил почему-то недовольным голосом Степаныч и скрылся на складе.

— Мда…спасение утопающих — дело рук самих утопающих, — пробормотал я, расстёгивая джинсы и рубашку.

Переодевшись в рваные штаны и решив вовсе не надевать верха, я остался босиком. Задвижная дверь вагона уехала в сторону и передо мной во всей красе открылись плотные штабели четырёхслойных бумажных мешков с солью.

Сходни, сбитые из потемневших от времени сосновых досок, показавшиеся мне не столько тяжёлыми, сколько громоздкими, были отполированы временем и тысячами подошв грузчиков. Перекинув из от вагона в кузов и убедившись, что наклон не мешает устойчивости временного деревянного моста, я принялся за работу.

Света парочки перронных светильников хватало в достатке. И я решил не форсировать события, входя в ускоренных режим. Мало ли, как воспримет его аватар. Прошло всего несколько часов после переноса нейротрона. И начинать форсировать адаптацию с места в карьер не было никакого желания. Да и со стороны это вызовет нежелательные вопросы. Мало ли кто за мной наблюдает? Я был не столь наивен, чтобы считать, что экспедитор оставит меня на всю ночь без присмотра. Хотя, может я и преувеличиваю.

Условия позволяли оценить в ближайшие часы начальные способности в силе и выносливости. Заодно и рассчитать примерную скорость Гавра-грузчика. Пока, если откровенно, у меня, если не считать нестандартного веса части подмокших мешков, вполне тепличные условия. Для анавра, конечно.

В следующие два часа я превратился в механического киборга или, кому нравится, египетского раба на строительстве пирамид. Мешок — короткое ощупывание руками — сухой — поворот с захватом за «ушки» — десять шагов внутрь фургона через сходни — сброс. Затем всё повторяется вновь.

Если газон берёт около четырёх тонн груза, значит мне нужно загрузить восемьдесят мешков. Или чуть меньше, если намокших. На мешок уходило секунд тридцать. Плюс-минус. Работал я не хуже швейцарских часов, не отвлекаясь даже на то, чтобы утереть пот. Тело реагировало вполне сносно. Ни усталости, ни болей, ни особого напряжения. Словно я перетаскивал с места на место килограммовые кульки с сахаром. Поэтому, вскоре, после освобождения от груза небольшого прохода внутри вагона, я стал брать по два мешка, приловчившись опирать их на плечи.

Эдак на загрузку уйдёт меньше часа. Я повеселел.

Уже через полчаса в голове в унисон рабочему настрою зазвучали стихи Киплинга, замыкающие и повторяющие цикл за циклом однообразную работу.

День — ночь — день — ночь — мы идём по Африке,

День — ночь — день — ночь — всё по той же Африке.

Пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог.

Нет сражений на войне.

Восемь — шесть — двенадцать — пять — двадцать миль на этот раз,

Три — двенадцать — двадцать две — восемнадцать миль вчера.

Пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог.)

Нет сражений на войне.

Брось — брось — брось — брось — видеть то, что впереди.

Пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог.

Все — все — все — все — от неё сойдут с ума.

И нет сражений на войне.

Ты — ты — ты — ты — пробуй думать о другом,

Бог — мой — дай сил — обезуметь не совсем.

Пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог.

Нет сражений на войне.

Счёт — счёт — счёт — счёт — пулям в кушаке веди.

Чуть — сон — взял — верх — задние тебя сомнут.

Пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог.

Нет сражений на войне.

Для — нас — всё — вздор — голод, жажда, длинный путь,

Но — нет — нет — нет — хуже, чем всегда одно –

Пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог.

И нет сражений на войне.

Днём — все — мы — тут — и не так уж тяжело,

Но — чуть — лёг — мрак — снова только каблуки.

Пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог.

Нет сражений на войне.

Я — шёл — сквозь — Ад — шесть недель, и я клянусь,

Там — нет — ни — тьмы — ни жаровен, ни чертей,

Но — пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог,

И нет сражений на войне.

Глава 4

Глава четвёртая

Меня держала за ноги земля

Голая, тяжелая земля

Медленно любила, пережевывая

И пылью улетала в облака

Крыльями метала облака

Долгая дорога бескайфовая.

Дмитрий Озерский.

— … восемьдесят! — я сбросил очередную пару мешков.

Ну вот. Теперь можно попить и оправится. Я спрыгнул со сходней на перрон. Где-то вдалеке на путях пыхтел тепловоз.

— Тока приснул, чё будить-то?! — недовольный Степаныч выполз на перрон, почёсывая белеющий из-под ватника внушительный живот.

— Так всё уже, Степаныч. Ты ж не сказал, сколько грузить. Я прикинул на твой газон четыре тонны — восемьдесят мешков. Или больше надо?

— Чего? — вытаращился на меня водитель и глянул на свои часы на широком кожаном ремешке, охватывающем левое