Страницы моей жизни. Романовы. Семейный альбом - Анна Вырубова

Австрия после сараевского несчастья стала держать себя вызывающе. Государь часами совещался с великим князем Николаем Николаевичем, министром Сазоновым и другими государственными людьми, убеждавшими его поддержать Сербию. Как-то раз я отправилась завтракать к друзьям в Красное Село. Государь с утра также уехал в Красное на парад; вечером он должен был быть там же в театре. Во время завтрака влетел граф Ностиц, служивший в Главном штабе, со словами: «Знаете ли, что государь на смотру произвел всех юнкеров в офицеры и приказал полкам возвращаться в столицу на зимние квартиры?» По этому поводу среди военных агентов поднялся страшный переполох, все стали посылать телеграммы своим правительствам. «У нас война», – говорили присутствующие. Вернувшись к государыне, я рассказала о происшедшем. Известие это ее очень расстроило, и она не могла понять, под чьим давлением государь решился на такой шаг. Его величества я так и не дождалась, так как он вернулся очень поздно.

Дни до объявления войны были ужасны: я видела и чувствовала, как государя подталкивают к решению – война казалась неизбежной. Императрица всеми силами старалась удержать его, но все ее убеждения и просьбы ни к чему не привели. Я ежедневно играла с детьми в теннис; возвращаясь, заставала государя бледного и расстроенного. Из разговора с ним я увидела, что он считает войну неизбежной. Он утешал себя, говоря, что война укрепит национальные чувства, а Россия после войны станет еще более могучей и т. д. В это время пришла телеграмма от Распутина из Сибири, где он лежал раненый, умоляя государя «не затевать войну, с войной будет конец России и им самим и положат всех до последнего человека». Государя телеграмма раздражила, и он не обратил на нее внимания. Эти дни я часто заставала государя у телефона, который он вообще ненавидел и никогда им не пользовался: он вызывал министров и приближенных, говоря по телефону внизу из дежурной комнаты камердинера.

Когда была объявлена общая мобилизация, императрица ничего не знала. Я пришла к ней и рассказала, какие душераздирающие сцены видела на улицах при проводах женами своих мужей. Императрица мне возразила, что мобилизация касается только губерний, прилегающих к Австрии. Поскольку я продолжала убеждать ее в противном, она раздраженно встала и пошла в кабинет государя (кабинет отделялся от комнаты императрицы только маленькой столовой). Я слышала, как они около получаса громко разговаривали; потом она вернулась обратно, бросилась на кушетку и, обливаясь слезами, произнесла: «Все кончено, у нас война, а я ничего об этом не знала!» Государь пришел к чаю мрачный и расстроенный, и этот чай прошел в тревожном молчании.

Последующие дни я часто заставала императрицу в слезах. Их величества получили телеграмму от императора Вильгельма, в которой он лично просил государя, своего родственника и друга, остановить мобилизацию, предлагая встретиться для переговоров, чтобы мирным путем окончить дело. История после разберется, было это искреннее предложение или нет. Государь же, когда принесли эту телеграмму, сказал, «что не имеет права остановить мобилизацию, германские войска могут вторгнуться в Россию», и, по его сведениям, «они уже мобилизованы». Императрица же до последней минуты надеялась, что можно предотвратить войну. 19 июля вечером, когда я пришла к государыне, она мне сказала, что Германия объявила войну России. Ее величество очень плакала, предвидя неминуемые бедствия. Государь же был в хорошем расположении духа и говорил, что чувствует успокоение перед совершившимся фактом, «а пока этот вопрос висел в воздухе, было хуже».

Посещение их величествами Петербурга в день объявления войны, казалось, совершенно подтвердило предсказания царя, что война пробудит в народе национальный дух. Что делалось в этот день на улицах – уму непостижимо! Везде тысячные толпы, с национальными флагами, с портретами государя. Звуки гимна и «Спаси, Господи, люди твоя». Никто из обывателей столицы, я думаю, в тот день не оставался дома.

Их величества прибыли в Петербург морем. Они шли пешком от катера до дворца, окруженные народом. Мы еле добрались до места: по лестницам, в залах, везде толпы офицерства и разные лица. Нельзя себе вообразить, что делалось во время выхода их величеств. В Николаевском зале был отслужен молебен, после которого государь обратился ко всем присутствующим с речью. В голосе его сначала были дрожащие нотки волнения, но потом он стал говорить уверенно и с воодушевлением. Завершил речь словами: «Не кончим войну, пока не изгоним последнего немца из пределов русской земли!» Ответом на эти слова было оглушительное «Ура!», стоны восторга и любви; военные окружили государя толпой, махали фуражками, кричали так, что, казалось, дрожат стены и окна. Я почему-то плакала, стоя у двери залы. Их величества медленно продвигались обратно, и толпа, невзирая на придворный этикет, кинулась к ним; дамы и военные целовали их руки, плечи, платье государыни.

Она взглянула на меня, проходя мимо, и я увидела, что ее глаза полны слез. Когда они вышли в Малахитовую гостиную, великие князья прибежали звать государя показаться на балконе. Все море народа на Дворцовой площади, увидав его, как один человек опустилось на колени. Склонились знамена, пели гимн, молитвы… Все плакали… Таким образом, среди чувства безграничной любви и преданности престолу – началась война.

Их величества вернулись в Петергоф в тот же день, и вскоре государь уехал провожать на фронт разные части войск. Государыня, забыв свои недомогания, лихорадочно занялась устройством госпиталей, формированием отрядов, санитарных поездов и открытием складов ее имени в Петрограде, Москве, Харькове и Одессе. Я же проводила на войну дорогого единственного брата…

Переехали в Царское Село, где государыня организовала особый эвакуационный пункт, в который входило около восьмидесяти пяти лазаретов в Царском Селе, Павловске, Петергофе, Луге, Саблине и других местах. Обслуживали эти лазареты около десяти санитарных поездов ее имени и имени детей. Чтобы лучше руководить деятельностью лазаретов, императрица решила лично пройти курс сестер милосердия военного времени с двумя старшими великими княжнами и со мной. Преподавательницей государыня выбрала княжну Гедройц, хирурга, заведовавшую Дворцовым госпиталем. Два часа в день мы занимались с ней и для практики поступили рядовыми хирургическими сестрами в первый оборудованный лазарет при Дворцовом госпитале, дабы не думали, что занятие это было игрой.

Опишу одно такое утро. В девять часов мы приезжали в госпиталь и тотчас же приступали к работе – перевязкам, часто тяжелораненых; государыня и великие княжны присутствовали при всех операциях. Стоя за хирургом, государыня, как любая операционная сестра, подавала стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные ноги и руки, перевязывала гангренозные раны, не гнушаясь ничем и стойко вынося запахи и ужасные картины военного госпиталя времен войны. Объясняю это себе тем, что она была сестрой милосердия по самой своей природе.

Великих княжон оберегали от самых тяжелых перевязок, хотя Татьяна Николаевна отличалась удивительной ловкостью и умением.

Выдержав экзамен, императрица и дети, наряду с другими сестрами, окончившими курс, получили красные кресты и аттестаты на звание сестер милосердия военного времени. По этому случаю был отслужен молебен в церкви общины, после которого императрица и великие княжны подошли во главе сестер получить из рук начальницы красный крест и аттестат. Императрица была очень довольна; возвращаясь обратно в моторе, она радовалась и весело разговаривала с дочерьми.

Началось страшно трудное и утомительное время. С раннего утра до поздней ночи не прекращалась лихорадочная деятельность. Вставали рано, ложились иногда в два часа ночи. В девять часов утра императрица каждый день заезжала в церковь Знаменья, к чудотворному образу, и уже оттуда мы ехали на работу в лазарет. Наскоро позавтракав, весь день императрица посвящала осмотру других госпиталей.

Когда прибывали санитарные поезда, императрица и великие княжны делали перевязки, ни на минуту не присаживаясь, с девяти часов иногда до трех часов дня. Во время тяжелых операций раненые умоляли государыню быть рядом. Вижу ее, как она утешает и ободряет их, кладет руку на голову и подчас молится с ними. Императрицу боготворили, ожидали ее прихода, стараясь дотронуться до ее серого санитарного платья; умирающие просили ее посидеть возле кровати, подержать им руку или голову, и она, невзирая на усталость, успокаивала их целыми часами.

Кроме деятельности в своих лазаретах, государыня начала объезжать некоторые города России с целью посещения местных лазаретов. В костюме сестры, со старшими великими княжнами, небольшой свитой и со мной, государыня посетила Лугу, Псков (где работала великая княжна Мария Павловна младшая), Вильно, Ковно и Гродно. Здесь мы встретились с государем (произошел трогательный случай с умирающим офицером, который желал увидеть государя и умер в его присутствии, после того как государь поцеловал его и надел на него Георгиевский крест). Засим проследовали в Двинск. Трудно описать любовь и радость, с которой везде встречали государыню. Вспоминаю множество подробностей, но трудно все описать. Вижу ее в Ковенской крепости, проходящей по госпиталю и приветствуемой ранеными – словно Ангела, они окружали ее, забывая свои страдания.