Канцлер - Нина Соротокина

— Никогда в жизни, ваше высочество, у меня не было таких учеников! Такая прилежность! Такое понимание! И такая честь для меня!.. — в глазах Циммермана стояли слезы, и это не было притворством, слуги очень часто любят господ до самозабвения.

Екатерина рассмеялась, легко спрыгнула на землю и тут же привалилась к крупу лошади, почувствовав острую боль в пояснице. Видимо, она сильно побледнела; потому что Циммерман вытаращил от ужаса глаза.

— Лекаря!

Она не дала себя осматривать хирургам великого князя, дождалась приезда Гюйона. Диагноз был подтвержден. Перепуганный старик ломал руки до треска в суставах.

— Ах, ваше высочество, как неосмотрительно! Что скажет Ее Императорское Величество?

— Если вы будете молчать, государыня ничего не узнает, — строго сказала Екатерина.

Она лежала на канапе, закутанная в плед. Острая боль в пояснице сменилась тянущей и противной. «Выкидыш — ну и пусть, — думала она равнодушно. — Наследника я родила, у меня нет больше долгов перед Россией».

Но на следующее утро боль прекратилась, а к обеду из Петербурга пришла депеша. Великой княгине и великому князю надлежало немедленно прибыть в столицу.

Трясясь в карете, Екатерина с раздражением размышляла о том, что послужило внезапному вызову. Ясно, что государыне донесли о неблаговидном поступке невестки. Но что вменялось в вину? Занятие верховой ездой или тайные свидания? А может, ни то, ни другое, а поведение беспутного мужа? После военных экзерциций он так возбуждался, что каждый вечер заканчивался грандиозной попойкой. Кроме свиты на этих сборищах присутствовали фрейлина Теплова, к которой великий князь сейчас благоволил, егеря, лакеи, какие-то голштинцы, которые только что привезли привет с родины, — сущий сброд, а также итальянская опера. Неоднократно наезжала немецкая певица Леонора. Она была глупа, страшна, но, как уверяли, имела чудесное контральто. Сильный и свежий голос ее звучал под низким, ночным небом Ораниенбаума. Екатерина не могла оценить ее певческих достоинств, потому что воспринимала любую музыку, даже самую гармоническую, как какофонию, проще говоря — шум. Но она не считала это недостатком.

Выяснить причину их внезапного вызова так и не удалось. Государыня была больна и никого не принимала. Она поселилась в Летнем дворце, куда незамедлительно явился Шувалов.

— С благополучным прибытием… — страшно помаргивая правым глазом, этот страж порядка сел на стул и молча уставился на великую княгиню.

— Благодарю вас, Александр Иванович. Это была идея Бестужева: совместить две должности в одном лице — главы Тайной канцелярии и обер-гофмаршала молодого двора. Когда-то эта идея казалась остроумной, сейчас это совмещение мешало Бестужеву.

Голос Екатерины был сама любезность, но глаза смотрели вбок. «Боже мой, мне нельзя видеть это чудовище! А вдруг у моего будущего сына будет такой же тик? Ведь говорят, на кого посмотришь, у того и переймешь. Для мальчика это еще куда ни шло, был бы умен. А если девочка?» Неожиданно для себя Екатерина прыснула и зажала рот рукой.

— Вы что-то хотели сказать, ваше высочество?

— Дождь так утомителен… — вздохнула Екатерина.

— Но дождя нет.

— Нет, так будет. В Петербурге всегда дождь. Да вон и тучи.

«Поговорили, — думала Екатерина. — О чем его спросить? Как здоровье государыни? Это категорически нельзя! Для всех она здорова. О сыне? В этом Шувалов может усмотреть недоверие к мамкам и нянькам, которые приставлены к Павлуше самой государыней. Можно спросить о делах политических, но это полная глупость. Ни в коем случае нельзя в них вмешиваться! Обвинят в своеволии, излишнем любопытстве, а то и в государственной измене. Можно поинтересоваться, как идет работа в Тайной канцелярии, но уж этого ей совсем не хочется знать. Бр-р-р!»

Следующий вопрос Шувалова несказанно удивил Екатерину.

— Простите, ваше высочество… А что Цейц? Он по-прежнему дает вам бумаги на подпись?

Цейц был секретарем великого князя по делам Голштинии. Скучный и педантичный немец, он привык относиться к делам аккуратно, и не стоило большого труда заставить Петра Федоровича поставить на бумагах хоть одну свою подпись.

— Вы ошибаетесь, Александр Иванович. Я никогда не подписываю государственных бумаг, — Екатерина смотрела Шувалову прямо в глаза, забыв о его тике, теперь ей надо было понять, куда он клонит.

— Нам известно, что вы не подписываете сами, вы только даете их высочеству советы, что подписывать в утвердительном смысле, а что не подписывать вовсе.

«Уже донесли… Но кто? Кроме Цейца и великого князя, в комнате никого не было!» — пронеслось в голове Екатерины.

— Поверьте, я даю великому князю только полезные советы, — она улыбнулась, придав лицу слегка кокетливый вид. — И то, если он меня об этом попросит. Давеча, на прошлой неделе, случилось так… — Екатерина перевела дух и заговорила быстро и звонко: — Ко мне зашел их высочество. За ним бежал Цейц с папкой, в ней был ворох бумаг. «Умоляю, только „да“ или „нет“, — просил он великого князя. — Здесь работы на полчаса». Великий князь смилостивился, все подписал. Иногда, правда, он задавал мне вопросы… Я не могла на них не отвечать. Это было бы невежливо.

Шувалов слушал ее настороженно, даже моргать перестал, рубец на щеке покраснел от прилива крови.

В действительности все было так и не так. Петр был пьян и отмахивался от Цейца, как от назойливой осы: «Нет, вы посмотрите на этого черта! Он преследует меня с этими „да“ или „нет“ целый день! Не могу, голова болит! — рявкнул он секретарю. — Может, моя умная жена вам поможет?»

Конечно, Екатерина помогла, а на следующий день Цейц опять явился к ней с ворохом бумаг.

— И еще один вопрос, простите, ваше высочество. Как часто в делах голштинских… — он чуть помедлил, словно хотел добавить — и не только в голштинских, но не добавил, — вы пользуетесь содействиями канцлера Бестужева?

— Бестужева? — Екатерина изумленно вскинула брови. — Никогда. А разве нельзя? — спросила она быстро.

— Предоставьте их высочеству самому решать дела Голштинии. Если ему понадобятся советники, он всегда найдет их в лице государыни, — сказал Шувалов, вставая.

У двери он отвесил низкий поклон и удалился. Нет, это возмутительно! Екатерина топнула ногой. Шуваловы — это чума! Неожиданно для себя она залилась слезами. Плакать было сладко, тем более что она успокаивала себя: я плачу не от обиды на этого глупого индюка, на него нельзя обижаться, а потому, что я нервна из-за моего состояния.

Но все-таки страшно ощущать на себе дыхание Тайной канцелярии! Не будем об этом… Будем думать о хорошем. Завтра итальянская комедия, там будет весь ее кружок. Потом поедем к Левушке Нарышкину или к его сестре. Как станет весело! И там, конечно, будет он, свет очей, Станислав Август Понятовский.