Не от мира сего - Александр Бруссуев

В принципе, ничего страшного, поп оставался доброжелательным, парни стали к нему захаживать — те, что поздоровее, девки — те, что повольнее. Взрослые же совсем, было, прекратили на службу в Герпеля ходить, да начал он подарки раздавать после своих проповедей. Словом, добрый человек.

Узнал про этого попа Илейко по поручению Стефана. Тот совсем не собирался раскулачивать "кауппиас", вообще никак с ним не хотел пересекаться. Поп им был не нужен. Было нужно окружение. Не людское, а иное.

— Когда-нибудь и ты сможешь стать рыцарем, — говорил по пути Стефан. — Если только в то самое время, когда твое желание воплотится в действие, рядом окажется человек с настоящим мечом. Сам понимаешь, настоящие ритари не носят какие попало клинки. Тем более, сделанные слэйвинами. Меч, он дорогого стоит.

— Поэтому слэйвины и не носят рыцарских титулов? — спросил Илейко.

Хунгар ненадолго задумался, не прекращая, однако, двигаться дальше.

— Вообще-то любой человек может сделаться рыцарем, если, конечно, выполняется ряд условий, — сказал Стефан. — Про меч я тебе уже упомянул, но кроме этого надо иметь доблесть. А именно: мужество (pronesse), верность (loyautй), щедрость (largesse), благоразумие (le sens, в смысле умеренности), утончённая общительность, куртуазность (courtoisie), чувство чести (honneur), вольность (franchisse). Но и это еще не все. Требуется выполнять рыцарские заповеди: быть верующим, охранять церковь и Евангелие, защищать слабых, любить родину, быть мужественным в битве, повиноваться и быть верным сеньору, говорить правду и держать своё слово, блюсти чистоту нравов, быть щедрым, бороться против зла и защищать добро. Так что сам думай, почему нету рыцарей среди слэйвинов.

— О, как все запущено, — хмыкнул Илейко. — Эдак и неслэйвину по гроб жизни права-то этого не достичь. Ты-то сам, как же доказал все свои достоинства?

— А я и не доказывал, — пожал могучими плечами Стефан. — Меня и так приняли. По блату, так сказать. Я ж герцог, значит благородство у меня с рождения. Вот ты думаешь, я тебя просто так катаю на телеге по ухабам, не считаясь с титулом?

— А как? — Илейко даже посмотрел по сторонам, словно пытаясь разглядеть что-то, от него, как от простолюдина, сокрытое.

— Я катаю тебя благородно! — хунгар даже остановился и воздел палец к небу, где начали проступать уже первые, самые яркие звезды.

Где-то в деревне залаяла собака, ей ответила другая, но ответила так, будто сказала: "Заткнись!" Илейко не стал никак реагировать на слова Стефана. Вроде бы надо было посмеяться, но чувство собственной ущербности, когда не только рыцарем ему никогда не стать, но и человеком прямоходящим не сделаться, ощутилось особенно остро.

— Ты бы лучше про усыпальницу Вяйнемёйнена рассказал, — сказал он без всякого плавного перехода к другой теме. — Туда, говорят, лишь благородных пускают.

Стефан снова остановился.

— Какую усыпальницу? — спросил, озадачиваясь.

— По дороге к Валааму, говорят, есть склеп-не склеп, но какое-то место, где покоится старый мудрый Вяйнемёйнен. Может, брешут, конечно, сказки распускают, — не очень охотно, словно уже досадуя, что проговорился, проговорил Илейко.

— Не видел я ничего, — снова тронулся в путь Стефан. — Да и не слышал тоже.

Они еще некоторое время двигались в полной тишине: птицы уже уснули, собаки выполняли команду "молчать", поступившую от своего собачьего пахана, прочая живность берегла силы перед новым днем, когда кого-то могут съесть полностью или частично. Только тележка едва слышно поскрипывала досками короба. Ночь окончательно вступала в свои права.

Бывают такие моменты в северном краю, когда наступает в природе полная неподвижность. Это заметно только летом. Зимой, впрочем, тоже, но предатель-дым оживляет пейзаж и тянет свои клубы к далекому звездному небу, разрушая идиллию всеобщей неподвижности.

Даже узкая речка Седокса, кажется, превращается в зеркало — ничто не тревожит ее поверхности. Течение делается совсем незаметным, рыба, будто сведенная параличом в жестоком онемении плавников и хвостов, тонет. Ей-то проще, она к этому привычная.

Ни одна букашка не раскачает травинку, ни один жук или червяк не потревожит корней. Мертвый, от всеобщей неподвижности, пейзаж. Величественный донельзя. И такая тишина, что слышно, как вращается вся планета, как убегает в сторону магнитный полюс, как мысль зависает в пространстве, становясь просто физически ощутимой. Глаза стекленеют и видят перед собой лишь царство духов, которое, вообще-то, тоже мертво.

Так бывает в северном краю, говорят, так бывает. Все потому, что именно тогда двигаются по небу ангелы. Им, ангелам, позволительно — ведь именно для них Бог останавливает время. Есть у божьих вестников свои дела на Земле. Не часто, но случаются. Но в эти же самые мгновения и бесы получают неограниченную возможность к своим перемещениям, и они, подобно ангельским теням, скользят по земле, боясь отстать.

Илейко и Стефан тоже замерли, сами того не замечая. К тому же они просто достигли конечной точки своего маршрута: пришли к часовне.

Однако отведенное для безмолвия и неподвижности безвременье истекает. Ангелы улетают в свои чертоги, успев сделать все свои дела, бесы тоже бросаются в свое царство теней и беспросветного мрака, опять сетуя на нехватку времени. Именно их ворчание и разрушает всю идиллию. Встрепенется под водой утонувшая на самое дно самого глубокого омута рыба язь, выпучит глаза и рванется к поверхности, разбивая речное зеркало. Упадет с крыши конуры задремавший сторожевой пес, прямо мордой в обглоданную неделю назад кость. Червячок с всхлипом втянется в рот отдыхающего в своей норе крота — легкий перекус. Очнется от мечтаний ночная птица и от этого, в ужасе, замашет крыльями и заорет нечеловеческим голосом.

Потянет ветерком. Все, природа, отомри.

5. Часовня в Герпеля

Место, где стояла часовенка, было не самым удачным. Самым красивым, без всякого сомнения, но именно здесь, вознесшая свой крест, деревянная постройка выглядела не совсем уместно. Башня бы, какая сторожевая, или форт с бойницами — куда ни шло. Они напрашивались, а церковь — нет. Тем не менее, попы решили по своему: рядом какие-то захоронения настолько седой старины, что никто и не помнит — откуда. Земля была тщательно освящена, обильно забрызгана святой водой, овеяна кадилом с благовониями — подготовлена, стало быть. Осветили также все краеугольные камни по всем сторонам света, но никто не освещал строителей. Чего-то пренебрегли попы благословить живых людей, отдавая предпочтение неживой материи.

Часовня получилась на загляденье: аккуратная и стройная, чистая и светлая. Назначенный сюда молодой поп Михаил не мог не нарадоваться красоте.

Ночной порой сооружение выглядело не менее выразительно: хотелось забраться под самый купол, поднять ладонь козырьком и смотреть во все стороны, не идет ли враг? Илейко и Стефан приблизились к стенам почти вплотную. Они не разговаривали между собой, заранее обсудив все предстоящие действия. Да и ничем особым заниматься они не собирались: ни поджигать, ни воровать, ни как иначе безобразничать.

Бесы — вот что их интересовало. И никакого богохульства в этом не было. Был простой практический расчет. Стефан, как мог красочно, выразил свои мысли перед ливом. Тот с ним согласился. А что ему оставалось делать? Хоть какое-то действие в сторону выздоровления.

— Твоя немощь, как считается в ваших семейных хрониках, вовсе не из-за каких-то твоих отклонений, — говорил он. — Ноги не отмирают за ненадобностью, боль ими чувствуется, кости не хрупкие. Все нормально, лишь пользоваться ими по какой-то причине невозможно. Лекари и народные целители безуспешно проводили бесчеловечные опыты по твоему излечению. Мы же будем рассматривать причину недуга чисто отвлеченно — некое воздействие на тебя посредством какого-то зла. Пусть не на тебя лично, но через ближайшего родственника. Возьмем в качестве наиболее вероятного источника — твоего деда, опять же исходя из семейных преданий.

— Мой дед — замечательный человек, — сказал Илейко. — Очень редко мы видимся, но он любит нас, и меня в том числе.

— Если бы это было по-другому, то деда бы мы не рассматривали — был бы недостоин. Любовь — это такое дело, как ненависть, только наоборот. Она может усилить дурное воздействие, потому что становится заложницей самого лютого чувства. Понял?

— Нет, — твердо ответил лив.

— Эх ты, — усмехнулся Стефан. — А я-то рассчитывал, что ты мне все объяснишь — я и сам пока не в толку. Ну да ладно, давай рассуждать опять же отвлеченно. Говорят, первый ребенок — последняя кукла, первый внук — первый ребенок. Стало быть, наиболее болезненно воздействовать на деда можно тогда, когда делаешь вред его внуку. Если все дело упирается в твоего уважаемого родственника, сильного и незлобного, то он бы с радостью принял на себя всю боль за своих детей и, тем более, внуков. Чья-то ненависть ударила по нему и отразилась в самое дорогое и беззащитное существо, то есть в тебя.