Сталин. Корабль без капитана - Александр Бушков

Французская революционная армия выкосила в Вандее полмиллиона человек! Без различия пола и возраста.

И всё это — в соответствии с теорией, разумеется. Ни одна приличная революция не в состоянии обойтись без теоретиков, иначе ее начнут путать с разбойничьей бандой…

Теоретик имелся. Жан-Поль Марат, швейцарский француз, вечный диссидент и бродяга, человек без родины и врач без диплома, страдавший какой-то экземой, из-за которой большую часть жизни проводил в ванне. Оттуда, из ванны, он сыпал теоретическими обоснованиями, которые при всем своем многословии сводятся к двум нехитрым истинам.

Первая. Для успешного развития революции нужна самая жесткая диктатура.

Вторая. Всех, кто против революции или хотя бы колеблется, нужно резать. Чем больше, тем лучше. Если нужно — хоть миллион.

Там, в ванне, Марата и прикончила молоденькая девушка из дворянок, взяв на себя обязанности трусливо сидевших по эмиграциям мужчин…

Смерть Марата, впрочем, не остановила террор. Даже, наоборот, разожгла — появился лишний повод орать о врагах народа, злодейским образом убивших товарища Урицкого… тьфу ты, чёрт, Марата!

В общем, термин «враг народа» — это изобретение французской революции…

Террор ширится. По указанию Конвента начинается уничтожение мятежной Вандеи: объявлено, что следует поголовно истребить там все мужское население, а кроме того, стереть с лица земли леса и посевы, уничтожить весь скот… Это уже не террор, это какое-то безумие — но именно так и начинает действовать революционная армия… Вандейцы, в свою очередь, пленных тоже не берут, что естественно. В других провинциях, где поспокойнее, власти так не лютуют — всего-то навсего вводят «принудительный заем зерна и муки» (размеры на усмотрение комиссаров).

Мятежи начинаются уже по всей стране. Их подавляют со всем усердием. В Лионе, правда, случается накладка, и посланный туда разобраться комиссар Конвента Кутон казнил «всего» 113 человек, а приказ о разрушении города так и не выполнил. На смену ему посылают людей понадежнее — Колло д'Эрбуа и Фуше. Эти принимаются за дело всерьёз — дома подряд взрывают и разрушают, людей связывают по сто, по двести даже человек (гильотина не справляется оттяпывать головы поодиночке), бьют по ним картечью из пушек, раненых добивают саблями, а то и просто закапывают живьем, чтобы не возиться.

В Нанте связанными заключенными набивают баржи и топят на середине широкой Луары. В Тулоне расстреливают сотнями — а попутно куда-то исчезает несколько повозок с драгоценностями. Руководящие террором надежнейшие товарищи Баррас и Фрерон разводят руками: где уж тут уследить за какими-то повозками…

В Бордо орудует депутат Коммуны Тальен. Этот, надо признать, не фанатик — головы он тоже рубит направо и налево, но если с ним как следует поговорить наедине и дать денег, то и выпустит кого надо. А очаровательную юную маркизу Терезу Кабарюс он освобождает вообще бесплатно. Спят, правда, вместе. Запомните эту парочку — мы с ними ещё встретимся, в судьбе французской революции эта красотка сыграет огромную и роковую роль!

Чтобы полностью разорвать связи с «проклятым прошлым», даже месяцы переименовывались на революционный лад: фрюктидор, нивроз, плювиоз, месяц фруктов, месяц плодов…

А потом переименовывать начинают и города. Компьен теперь — Марат-на-Уазе, Гавр-де-Грас — Гавр-Марат. Даже парижский холм Монмартр отныне — Монмарат.

Справедливости ради следует уточнить, что до переименования городов в честь здравствующих вождей революции тогда так и не додумались (быть может, просто времени не хватило). Упущенное наверстают уже большевики в России…

Террор продолжается. Головы рубят уже, собственно, ни за что. 17 сентября 1793 г. издается новый закон, на сей раз не о «врагах народа» — о «подозрительных». Он так и называется: «Закон о подозрительных». Кто именно подозрительный и чем, решают уже даже не комиссары и прочие должностные лица — любой революционный активист вправе сцапать на улице всякого, кто показался ему подозрительным, приволочь в ближайший трибунал и потребовать казни. Такие требования большей частью удовлетворялись.

Трагикомедия этой резни в том, что «феодалы», то бишь дворяне и представители бывших привилетированных сословии, составляют меньшинство от общего числа казненных. Большая часть окончивших дни на гильотине — это, пользуясь сегодняшними терминами, классический пролетариат. Объясняется это просто: очень быстро многие и многие бедняки поняли, что жить при новой власти стало ещё хуже. Люди начали открыто высказывать недовольство. И моментально попадали в «подозрительные». Были еще и такие, кто толпами выходил на улицы с протестом — этих на гильотину не тащили, расстреливали на месте…

Дворяне, между прочим, как раз при деле! Брат короля, герцог Орлеанский, быстренько заделался ярым революционером и довольно долго депутатствовал — но потом его, на всякий случай, все же свели на гильотину…

Другие уцелели. Зверствоваший в Тулоне Баррас — между прочим, бывший маркиз. А гражданин Фуше — бывший аббат. Среди комиссаров и прокуроров, среди депутатов и вождей довольно много было дворян (и титулованных в том числе), священников, одним словом, «благородных»…

Террор уже оборачивался чем-то запредельно жутким. Юношей-дворян раздевали, связывали лицом к лицу с голыми девушками того же сословия и, рубанув саблей по голове, бросали в воду. Это называлось «революционный брак». Бойцы элитного батальона имени Марата начинали день с того, что выпивали стакан крови. Действовала мастерская по изготовлению разной галантереи из кожи казненных. Вандейцы, в свою очередь, набивали в глотку пленным порох и поджигали. Если же к ним в руки попадал чин…

Достаточно, я думаю. Это не страшные сказки. Это было…

А потом в мясорубку террора стало затягивать своих.

Причины, в общем, понятны. У революции было очень много вождей. Робеспьер, Дантон и Марат — не единственные. Ещё десятка два, как минимум, вполне заслуживают зачисления в категорию вождей. Генералов революции. А может быть, и больше, как знать…

И все эти вожди были личностями. Крупными, яркими, говоря по-современному, звёздами. Естественно у каждого из них на многое была своя точка зрения. На многое они смотрели по-разному. Будь в стране тишь, гладь и божья благодать, разногласия ограничились бы чинными прениями на трибуне, как в более спокойных государствах и заведено…

Но тогдашняя Франция была адом кромешным. Война внешняя и внутренняя. Экономика в развале. Голод и взлетевшие до небес цены. Обозленное население, которое уже во весь голос начало сетовать, что его привели совсем не туда, куда обещали. Заговоры и интриги, сшибка мнений и рецептов спасения, непреходящее ощущение близкого краха.