Письма, телеграммы, надписи 1907-1926 - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каждый день приносит какой-либо сюрприз — «Суламифь» Куприна, стихи «модернистов», интервью Леонида, в котором он путает и врет на меня, как на мертвого, статьи Изгоева и других ренегатов — каждый день кто-нибудь встает пред тобой голый и весь в гнилых язвах. Нет терпения! Хочется орать, драться с этой сволочью, хочется топтать ногами эти «неустойчивые психики». Каково читать письмо Куприна и Кº против статьи в газете Старцева? И последовательные отказы Кº от подписей? Кажется, что все пьяны, сошли с ума.
Я прошу Вас ответить мне телеграммой на вопрос о сборниках. Если Вы ответите — да, я немедля начну составлять сборник статей о Толстом.
Сие необходимо. Видимо, мещанство хочет уцепиться за Толстого и создать вокруг его грандиозно пошлый кавардак Я получил целый ряд приглашений написать заметки о моих впечатлениях о Л[ьве] Н[иколаевиче]. Все приглашатели — разновидные Сергеенки.
В нашем сборнике были бы статьи:
С. Попов — общая характеристика Л. Н. как художника,
Базаров — Анархизм Толстого,
Луначарский — Религиозные воззрения,
Войтоловокий — Психология масс у Тол[стого],
[…]
Я — небольшая заметка о личности.
И еще несколько статей.
Время требует, чтобы наша группа определенно и резко выступила против этого хаоса и анархизма в литературе и в жизни. С этим необходимо торопиться. Очень прошу — дайте Ваш принципиальный ответ на мой вопрос, телеграфируйте!
Кипену я возвратил рукопись, плохо.
Вопрос Кондурушкина — не понимаю. Написав ему длинное письмо, я указал на необходимость поправок в стиле рассказа, — он обиделся, что ли? Напишу ему сейчас же письмо. Рассказ его считайте принятым.
Ан-ского не получил еще. Писатель—неинтересный.
Переводчице Стендаля надо сказать, что ее желание получить «принципиальный ответ» — странно. Не зная рукописи, никто не даст, мне думается, принципиального ответа — да или нет. Чепуха какая-то бабья.
Завтра высылаю конец повести. Пожалуйста, затискайте ее в один сборник.
Пока — всего доброго! Жму руку,
А. П.
440
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ
Не позднее середины [конца] марта 1908, Капри.
Дорогой Иван Павлович!
Ha-днях я пришлю Вам повесть, только что конченную мной, — ее сейчас же — раньше «Шпиона» — будут печатать по-русски, что прошу иметь в виду.
Получил коробку хороших папирос, — за сие спасибо Вам! Если будут от Вас сюда оказии, то присылайте с ними табачишко, а иначе очень дорого таможня берет.
Весьма прошу Вас высылать в Женеву Екатерине] Павловне, за мой счет, все выходящие у Вас книги на русском языке.
Адрес: Genève, Chemin Vert, 59.
А сейчас, пожалуйста, пошлите ей
Андреева: «Проклятие зверя»,
«Тьма»,
«Царь-Голод».
Чирикова: последний рассказ,
Горького: «Солдаты»,
«Шпион», — если оный напечатан.
Мережковского: «Павел».
И все новое. Очень обяжете. Здесь — весна. Хочется, чтоб Вы приехали. Роман Петрович прислал открытки, но адреса своего не сообщил.
Да, «Разрушение личности» — не печатайте, если можно, я эту статью расширю и помещу в одном из наших сборников, мы с Луначарским думаем запустить их целый ряд.
Жму руку, очень желаю всего доброго!
Кланяюсь.
А. Пеш[ков]
441
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
Не позднее 4 [17] апреля 1908, Капри.
Дорогой друг —
получено мною: рассказ Ольминского и часть повести Гамсуна. Первый уже отправлен назад для передачи автору, Гамсун — прочитан, прислать или дождаться конца перевода и выслать вместе все?
Перевод мне кажется несколько вульгарным, Ганзены слишком русифицируют автора — это несомненно. В одном месте у них речь идет даже о «сапогах с бураками», и таким образом из Норвегии они уводят читателя в Вятку. Обратите их внимание на следующее: они в состоянии сохранить основной тон рассказа автора, строй его речи — пусть они делают это, не впадая в русицизмы, не заставляя Бенони и других говорить языком подгородних мужиков Петербургской губернии.
За предыдущее письмо я готов просить у Вас извинения, если оно задело Вас, но — согласитесь, что у меня есть повод жаловаться Вам на Вас. Молчание Ваше — угнетает. А состояние моего духа — не блестяще. И тому — серьезные есть причины, говоря стилем сукина сына Сологуба.
Вчера получил №№ «Рус[ской] мыс[ли]» и «Образования», прочитал несколько статей и — всю ночь не мог уснуть с тоски и со зла. Что такое?
Это — русская литература? Какая гадость, какое нищенство мысли, нахальство невежества и цинизм! Людей, кои идут на святое поле битвы, чтобы наблевать на нем, — таких людей надо бить.
И я мог бы организовать отпор им по всей линии, для этого есть силы, есть желание, а главное — это необходимо. И мне кажется, что «Знание», у которого уже есть традиция, должно бы выступить на бой со всей этой шайкой дряни — вроде Ивановых-Разумников, Мережковских, Струве, Сологубов, Кузминых и т. д. Именно — «Знание».
А Ваше отношение, как я чувствую, отрицательно к этой задаче, столь важной и крупной, столь своевременной.
И вот я принужден работать где-то не рядом с Вами, как привык и что ценил, а в стороне.
Это, — Вы поймете, — очень грустно для меня.
Кстати: мною заказано Амфитеатрову несколько литературных памфлетов, и я уверен, что он их сделает хорошо. Темы — мои. Скоро я пришлю их Вам. Если Вы найдете их неудобными для сборников, оплатите работу за мой счет — по цене? — а вот этого не знаю. Спрошу автора.
Амфит[еатров] — очень популярен, как Вы знаете, главное же, он искренно любит литературу и искренно возмущен ее порчей. Я жду от него интересных вещей.
Всего доброго!
Как книги по литературе? Получил далеко не всё.
Жму руку.
А. Пеш[ков]
442
Д. Я. АЙЗМАНУ
8 [21] апреля 1908, Капри.
Дорогой Давид Яковлевич!
Мое отношение к пессимизму и ко всем иным выражениям психического распада личности в русской литературе — становится все более враждебным.
Мне кажется, что в стране столь юной, какова Русь, в народе, который только что начинает жить, пессимизм— явление вредное, он для меня продукт разрушения индивидуума, который лишен чувства своей органической связи с миром и оттого—погибает. Драма, конечно. Я знаю, что она естественна, обусловлена.
Но — мне она надоела. Надоел субъективизм, чужд человек, который все стонет, плачет, отрицает, подчеркивает страшное, жестокое и не видит за
