Амрита - Банана Ёсимото

Была у меня одна подружка, которая жила еще неправильней, чем я. Не знаю, что с ней сейчас, кажется, она уехала за границу, и там ее след затерялся. Она была человеком сильным и веселым. Выжить могла в любых условиях. Так что, наверное, с ней и теперь все в полном порядке – живет себе где-нибудь, и все ее любят, как любили мы.

У этой моей подружки была одна странность. Ее глаза всегда сияли, если не сказать – сверкали, почти как лазерные лучи.

И еще у нее были две мамы.

От этого ли или просто в силу своего слишком уж необычного характера она, будучи девочкой веселой и приветливой, плохо уживалась в системе обязательного школьного образования и периодически оказывалась на грани нервного срыва. Кажется, она прошла через все, начиная с ритуальных очищений и заканчивая социальными консультациями и психоанализом.

Я не помню, да я их и не знала, подробностей, но в какой-то момент она оказалась на семинаре, где «все вместе мы сможем постичь, что такое смысл жизни».

– Ну, рассказывай, чем вы там занимались? – сгорая от любопытства, я ждала, когда подружка расскажет мне о встречах, которые закончились как раз накануне.

Тот вечер запомнился мне очень хорошо. Мы сидели на открытой террасе в кафе на морском берегу. Темнота пахла морем, лето уже заканчивалось. На столиках горели свечи. Бриз, прилетевший с воды, играл длинными волосами моей подружки

– Такое никому нельзя рассказывать. – Она улыбнулась.

– Это еще почему?

– Потому что все, что там происходило, относится только к участникам семинара.

– Ну, расскажи хоть что-нибудь. Самую малость. Тебе разве самой не интересно об этом поговорить? – канючила я со смехом.

– Хорошо… Случается, например, что человек рассказывает случайному встречному свой самый большой секрет, который до этого он никому-никому не рассказывал. В моем случае… в моем случае это был один старый дедушка, спокойный – преспокойный. А его секрет заключался в том… – И она принялась подробно пересказывать не то секрет какого-то незнакомого старого дедушки, не то содержание семинара.

Я выслушала ее рассказ до конца, а потом, улыбнувшись, спросила:

– Ну и что? Что-нибудь изменилось в твоей жизни? Помог тебе семинар?

– А как же. Теперь, когда я опаздываю на работу и начальник меня ругает, я совсем не расстраиваюсь, – ответила она с таким серьезным видом, что я рассмеялась.

Она осталась такой же, как и была, эта странная девочка. Потратила несколько сотен тысяч иен на бессмысленный семинар, который не изменил ее жизнь ни на йоту. Это было поразительно! Я знала людей, которым эти занятия пошли на пользу, знала и таких, кому после семинара жить стало еще труднее, но она была единственным человеком, на кого занятия не повлияли вообще никак.

Вокруг нее всегда была какая-то неразбериха, зато она сама для себя решала, как жить и что делать. В ней чувствовалась невероятная сила человека, умеющего принимать решения. Это касалось всего: одежды, прически, знакомств, работы, того, что она ненавидела, и того, что любила. Это касалось даже самых крохотных мелочей.

Все это накладывалось, наслаивалось одно на другое, и в результате рождалась истинная «вера в себя».

Глядя на нее, я часто думала, что она и есть тот человек, который смог стать самим собой, прекрасный человек, сумевший обрести хрупкую свободу – он сам принимает решения, не сваливая эту нелегкую обязанность на окружающих, и жизнь его подобна яркой вспышке.

Мама вернулась домой около двух – с глубокой морщиной, пролегшей между бровей.

– Привет, – буркнула она, и устало опустилась на стул, даже не сняв пиджак. Мне было очень жаль ее. Я быстро заварила чай.

– Ну, как?

– Да никак. Ты же знаешь, я никогда не умела общаться с работниками образовательных учреждений… Опять опозорилась.

– А что Ёшио?

– Да он, похоже, много чего натворил за последнее время. И уроки прогуливает, и в марафоне участвовать отказался, учителей не слушает, на занятиях все время пишет что-то… Пока они мне все перечисляли, я слушать устала. И началось все ни с того ни с сего – в один прекрасный день покатилось нежданно-негаданно… Как будто в него чертенок вселился.

– Чертенок вселился? Мам, ну ты иногда такое скажешь… – я засмеялась.

– Ничего смешного. Поведение у него неудовлетворительное… Такого ни с тобой, ни с Маю не было.

– Но над ним хотя бы не издеваются?

– Да нет, вроде нет.

– И то ладно.

– Знаешь, что они мне сказали? «Когда в семье Непорядок, ребенок сразу это чувствует». Открыли Америку! И, между прочим, экзамены он всегда пишет на отлично.

– Может, в него вселился чертик – экстрасенс? Может, он просто ответы угадывает?

– Не спрашивай меня, деточка. У меня интуиции вообще никакой. Даже в тот день, когда твой отец умер, я ничего не почувствовала. А ты?

– И я не почувствовала…

– С чего бы тогда Ёшио быть экстрасенсом?

– Да… Непонятно.

Либо из глубин безбрежного моря ДНК всплыло на поверхность единственно возможное сочетание молекул, либо этот феномен породили нейронные связи в мозгу моего маленького брата.

– Ой, чуть не забыла. Тебе звонила какая-то женщина. Сасаки-сан.

Я не знала, как мама отреагирует на это сообщение. С одной стороны, она иногда прислушивается к советам малознакомых людей и, может быть, на этот раз будет не против сходить проконсультироваться у врача. Но лучше бы она была против. Кому это нужно – тащить несчастного мальчишку черт знает куда… К счастью мама, выслушав мой рассказ, очень мило склонила голову набок, изогнула бровь дугой и рассмеялась:

– И что это с ними со всеми? Что это они вдруг озаботились судьбой мальчика, которого в глаза не видели? Не говоря уж о том, что они и меня-то в лицо не знают.

Мамина довольно странная логика была мне понятна.

– Делать им нечего?… – С этими словами мама поднялась со стула и отправилась в свою комнату переодеваться.

Не знаю почему, но я почувствовала, что все будет в порядке, и успокоилась.

И в этот момент я вспомнила очередной эпизод из прошлого.

Я вспомнила, как вместе с двумя подружками (с той, которая «теперь не расстраивается, когда начальник ее ругает», и еще одной) поехала в Гонконг.

Стоило нам оказаться за границей, как моя нервная до дрожи в руках подружка, которая в Японии постоянно пребывала в напряжении, вдруг успокоилась. Казалось, здесь она чувствовала себя как рыба в воде. Мы вдвоем с другой подружкой просто нарадоваться на нее не могли.

В нашем роскошнейшем гостиничном номере были три мягчайшие кровати, а из окна открывался ночной вид. Третья подружка, сидя за круглым столиком, пила холодное пиво. А мы только что вышли из ванной и теперь валялись на одной из кроватей в махровых халатах.

Наверное, только я и та, третья, поехавшая с нами в Гонконг, были единственными, кто понимал эту странную девочку. Мы так ее любили!

Мы болтали, болтали и не могли остановиться: о планах на завтра, о мальчиках, о том о сем и прочих глупостях, как вдруг она неожиданно обняла меня крепко – крепко и сказала:

– Любимая моя мамочка!

У меня словно комок в горле застрял. Я оттолкнула ее – несильно, в шутку, – и засмеялась, давая волю чувствам. Смех был спасением, потому что, если бы эти чувства остались во мне, я не знаю, что бы со мной стало. Не знаю, что бы я сделала с ней, наверное, что-то такое, о чем даже невозможно сказать словами, – что-то, что ни в коем случае нельзя делать… Я любила ее, сердилась на нее, хотела ее защитить…

Если бы я была мужчиной, если бы я была способна на то, на что способны только мужчины, я бы обняла ее в ответ… Если бы я была беременной, я бы нежно положила руки на свой необъятный живот, чтобы почувствовать движение… Вихрь чувств закружил меня, захлестнул в то мгновение, В ту мимолетную секундочку, когда она прижалась всем телом ко мне.

Думаю, что, если бы на моем месте оказалась наша третья подружка, она чувствовала бы то же самое, что и я.

Воспоминание было таким живым и ярким, что я чуть не расплакалась…

4. Still be a lady/ girls can't do

Все вокруг заливал живой яркий – до боли в глазах – свет.

Наверху синело небо.

Синева была такой густой и осязаемой, что казалась сделанной из какого-то твердого материала. Стекло?

Я стояла посреди леса и смотрела в эту синеву. Вокруг меня теснились невысокие, в мой рост, деревца. Если присмотреться, среди тонких листочков можно было разглядеть крупные круглые ягоды. Одни были зелеными, другие розовыми, третьи красными и самые спелые – черными. Я сорвала черный шарик и попробовала его на вкус. Запах у шарика был сладким. Вкус – кислым. Я знала, что он окажется кислым. «Как же эта штука называется?» – подумала я.

Мне так и не удалось вспомнить название.

Солнце, ослепляя, светило все ярче и ярче. Потом подул ветер.

Влажный, прохладный, он примчался неизвестно откуда и нежно погладил мою кожу.