Путём всея плоти - Сэмюель Батлер

Профессор Кауи публиковал свои труды через теобальдова отца, и миссис Кауи принялась опекать Теобальда с самого начала его университетской карьеры. Она уже довольно давно к нему приглядывалась и сочла себя обязанной вычеркнуть его, наконец, из списка молодых людей, которых надо снабдить женами; тем более что бедная миссис Оллеби силилась вычеркнуть из списка подлежащих замужеству хотя бы еще одну дочь. Она послала Теобальду приглашение посетить её, составленное в таких выражениях, что ему стало любопытно. Когда он явился, она завела разговор об ухудшающемся здоровье мистера Оллеби, и только сгладив все трудности, какие под силу сгладить только миссис Кауи, принимая во внимание её личный интерес в этом деле, подвела его к должному решению, именно же, что Теобальд в течение последующих шести недель будет являться по воскресеньям в Кремпсфорд и брать на себя половину обязанностей мистера Оллеби за полгинеи в неделю — ибо миссис Кауи немилосердно урезала общепринятый гонорар, а у Теобальда не хватило духу возразить.

Нимало не подозревая о готовящихся против него и его душевного спокойствия заговорах и не думая ни о чём, кроме возможности заработать свои три гинеи, ну и, может быть, поразить обитателей Кремпсфорда своими учёными познаниями, одним воскресным утром в начале декабря — всего через несколько недель после рукоположения — Теобальд пришёл в дом кремпсфордского настоятеля. Он изрядно попотел над своей проповедью — в ней говорилось о геологии, выступавшей тогда в качестве очередного богословского жупела. Он объяснял, что в той мере, в какой геология вообще чего-нибудь стоит — а он был достаточно либерален, чтобы не освистать её вконец, — она подтверждает абсолютную истинность моисеевой версии сотворения мира, приведённой в книге Бытия. Любые явления, на первый взгляд, противоречащие библейскому воззрению, суть не то чтобы и явления и при более углублённом анализе вовсе перестают быть таковыми, рассыпаясь в прах. Всё это было выдержано в самом изысканном вкусе, и когда Теобальд в перерыве между службами перебазировался на обед в настоятельский дом, мистер Оллеби горячо поздравил его с дебютом, тем временем как гостеприимные хозяйки просто слов не находили, чтобы выразить своё восхищение.

Теобальд совершенно не разбирался в женщинах. Из всех женщин на свете ему пришлось общаться с одними только сёстрами, две из которых непрестанно подпускали ему шпильки, да с парой их школьных подруг, которых отец по их просьбе удостаивал приглашения в Элмхерст. Сии юные особы были либо так застенчивы, что никакого контакта между ними и Теобальдом не получалось, либо считались очень умными и говорили ему разные умные вещи. Сам Теобальд никогда не умничал и не любил, когда умничают другие. Кроме того, они говорили о музыке — а он ненавидел музыку, — или о живописи — а он ненавидел живопись, — или о книгах — а он ненавидел все книги, кроме классических. И потом, иногда они хотели, чтобы он с ними танцевал, а он не умел танцевать и не собирался учиться.

Позже, на приёмах у миссис Кауи, он тоже встречал каких-то юных леди и бывал им представлен. Он старался понравиться, но всегда уходил с ощущением, что ему это не удалось. Юные леди из окружения миссис Кауи отнюдь не были самыми привлекательными во всём университете, и в том, что ни одна из них не вскружила Теобальду голову, его, в большинстве случаев, винить не приходится; если же ему случалось на минутку-другую оказаться в компании с относительно хорошенькой и сносной в общении, то его немедленно оттеснял кто-нибудь менее робкий, и он потихоньку ретировался, чувствуя себя в отношении прекрасного пола, как тот расслабленный у купальни в Вифезде[48].

Что могла бы сделать с ним по-настоящему хорошая девушка, я судить не берусь, но судьба не послала ему ни одной такой, если не считать его самой младшей сестры Алетеи, которая, не будь она его сестрой, могла бы, вероятно, ему понравиться. Из своего жизненного опыта он вывел, что от женщин добра не жди, и никакие радости жизни у него с ними не ассоциировались; это был «Гамлет» без Гамлета; если эта роль когда-либо и существовала в пьесе его отношений с женщинами, то в той её редакции, по которой ему приходилось играть, роль была вымарана с такой тщательностью, что он уже и не верил в её существование. Что же до поцелуев, то он ни разу в жизни не поцеловал женщину, исключая свою сестру — ну, и моих сестёр, когда мы все дружили в детстве. Что же сверх того, то вплоть до совсем недавнего времени от него требовалось каждое утро и каждый вечер запечатлевать формальный, вялый поцелуй на щеке отца, и этим, насколько я могу судить, познания Теобальда в области поцелуев в описываемое мною время исчерпывались. Всё вышесказанное привело к тому, что он стал недолюбливать женщин как неких таинственных существ, чей уклад был не его укладом и чьи мысли — не его мыслями.

Отягощённый грузом такого прошлого, Теобальд вполне естественно смущался, оказавшись вдруг предметом восхищения пяти незнакомых юных леди. Я и сам, помню, в детстве оказался как-то раз приглашённым на чай в женский пансион, где училась одна из моих сестёр. Мне было лет двенадцать. Пока пили чай, всё шло хорошо, ибо за столом присутствовала начальница заведения. Но вот она ушла, и я остался один на один с девчонками. Едва дверь за нею закрылась, как староста класса, девочка примерно моих лет, встала, ткнула в меня пальцем, скорчила рожу и сказала: «Проти-и-и-вный маль-чи-и-ишка!» Все прочие в свой черёд последовали её примеру, так же тыча в меня пальцами и так же позоря меня за то, что я мальчик. Кажется, я заплакал, точно не помню, но знаю наверное, что ещё очень долго не мог общаться с девочкой, не испытывая при этом сильного желания поскорее сбежать.

Поначалу Теобальд чувствовал себя, как когда-то я в женской школе, хотя ни одна из мисс Оллеби ни разу не сказала ему, что он противный мальчи-и-ишка. Их папа и мама были столь радушны, а сами они так искусно обводили его вокруг возникающих на пути разговора ям и буераков, что ещё до конца обеда он проникся ощущением, какая это очаровательная семья и как непривычно высоко его оценили.

По мере перемен блюд сменялась на смелость и его робость. Он отнюдь не был нехорош собой, а по части учёного престижа и вовсе на высоте. Вы не нашли бы в нём ничего смешного или идущего вразрез с общепринятым; впечатление, которое он производил на юных леди, было столь же благоприятным, как и то, которое они сами себе о нём составили, ибо разбирались в мужчинах не лучше, чем он в женщинах.

Как только он ушёл, гармония сей мирной обители была нарушена бурей, разразившейся вокруг вопроса о том, которой из них предстоит стать миссис Понтифик. «Дети мои, — сказал им отец, поняв, что шансов на мирное разрешение спора мало, — подождите до завтра, и тогда разыграете его в карты». И, произнесши это, удалился в свой кабинет к своему ежевечернему стаканчику виски и трубке табаку.

Глава XI

Следующее утро застало Теобальда в общежитии — он натаскивал ученика, — а всех мисс Оллеби — в спальне старшей из них, за картами: на кону стоял Теобальд.

Выигрыш пал на Кристину, вторую из незамужних дочерей; ей только что стукнуло двадцать семь — на четыре, следственно, года больше, чем Теобальду. Младшие сёстры зароптали: уступить Кристине права охоты на этого жениха значит просто выбросить его на помойку, ибо она настолько его старше, что у неё просто нет шансов; однако Кристина вдруг проявила такой боевой дух, какого дотоле за ней не водилось — ибо была она по природе девушкой уступчивой и доброй. Мать сочла разумным стать на её сторону, и тогда двух самых агрессивных сестёр тут же отослали в гости к знакомым, жившим на безопасном расстоянии, а дома позволили остаться только тем, на чью лояльность можно было положиться. Братья же вообще ни о чём не подозревали, полагая, что отец завёл себе помощника потому, что ему действительно нужен помощник.

Сёстры, остававшиеся дома, держали слово и помогали Кристине всем, чем могли, ибо, помимо чувства справедливости, их подстёгивало ещё и то соображение, что чем скорее зацепят Теобальда, тем скорее пошлют за другим дьяконом, и тогда настанет их черёд. Всё устроилось с такой быстротой, что ко времени следующего визита Теобальда, который состоялся в воскресенье, ровно через неделю после первого, двух ненадёжных сестёр уже и духу не было в доме.

На сей раз Теобальд чувствовал себя у своих новых друзей — ибо именно так потребовала называть их миссис Оллеби — как дома. У неё, говорила она, всегда возникает такое, знаете ли, материнское чувство к молодым людям, особенно из числа духовенства. Теобальд верил каждому её слову, как с детства привык верить отцу и всем вообще старшим. За обедом Кристина сидела рядом с ним и разыгрывала свои карты не менее искусно, чем давеча в спальне у сестры. Она улыбалась всякий раз, как он к ней обращался (улыбка была одной из её сильных сторон); она бросила в бой весь арсенал своей безыскусности, перепробовала все свои маленькие уловки, чтобы показать себя с возможно лучшей стороны. Да и кто решится её осуждать? Теобальд не был тем идеалом, о каком она мечтала, читая с сёстрами Байрона, но это был наличный товар по сходной цене, и, в общем-то, из всего наличного товара далеко не самый плохой. А что ей ещё оставалось? Сбежать из дома? Она не смела. Выйти замуж за неравного себе, чтобы её сочли позором семьи? Она не смела. Оставаться дома, стать старой девой и терпеть вечные насмешки? Ни за что на свете. То, что она делала, было в её положении самым естественным. Она была утопающей; пусть Теобальд всего лишь соломинка, но она могла за него ухватиться — и она именно хваталась за соломинку.