Лунные драконы - Татьяна Корсакова

– Мне всегда хотелось побывать в Японии, – задумчиво сказала Ядвига.

– Раз хотелось, значит, так и быть, летим. – Аристарх широко, по-мальчишески улыбнулся. – Там сейчас, кажется, как раз сезон цветения сакуры.

– Да, сакура, – она мечтательно прикрыла глаза.

Последнее время Ядвиге стало казаться, что судьбу можно обмануть. Ведь их брак почти фиктивный. Она же не давала на него своего согласия. Может быть, там, на небе, этот брак не зачтется...

Можно было разложить карты – посмотреть, что ждет их в будущем, но она не станет этого делать. Отчасти из-за страха перед еще не сбывшимся, отчасти из-за опасения спугнуть их хрупкое кофейно-цветочное счастье...

В Японию они так и не полетели. За неделю до вылета Аристарх вдруг почувствовал себя плохо. У него и раньше бывали головные боли. Он приписывал их бешеному ритму своей жизни, украдкой пил обезболивающее и ни о чем не рассказывал жене.

Аристарх терпел бы боль и дальше, если бы не приступы, во время которых ему казалось, что земля уходит из-под ног. В такие моменты он готов был бежать к врачу, но приступы проходили, и он утешал себя мыслью, что это в последний раз, что это всего лишь переутомление, что в обследовании нет необходимости.

Но приступы учащались, накатываясь на Аристарха удушающе-липкой волной, бороться с которой было бессмысленно. Оставалось ждать, когда все закончится, а после собирать себя по частям. Хорошо, что этого никто не видел. Хорошо, что этого не видела Ядвига.

Ядвига больше никогда не должна видеть его слабым и беспомощным. Ради нее он обязан держаться. И потом, может быть, все еще обойдется. После Японии он поговорит с Полем и возьмет небольшой тайм-аут.

...Это случилось ранним утром и нарушило их кофейно-цветочный ритуал. На мгновение мир показался Аристарху невыносимо ярким, радужно-переливчатым. Спящую Ядвигу окружала нежно-бирюзовая трепещущая аура. Лежащий на подносе тюльпан полыхал багрянцем.

Прежде чем отключиться, Аристарх еще успел поставить поднос с кофе на прикроватную тумбочку.

...Сознание возвращалось медленно, с неохотой. Во рту ощущался противный металлический привкус, голова болела невыносимо. С трудом он открыл глаза. Из серого тумана выплыло лицо Ядвиги.

– Привет, – улыбаться и одновременно бороться с тошнотой было нелегко. – Я грохнулся в обморок, да?

Она выглядела плохо, едва ли не хуже него самого. Бледные пергаментные щеки, синева под глазами, бескровные губы. Впервые он увидел ее настоящий возраст.

– Ядвига, – ему не понравилось, как звучит его собственный голос. – Что случилось? Я тебя напугал?

Она тоже попыталась улыбнуться, одними губами.

– Как ты себя чувствуешь? – прохладная рука легла на лоб.

– Уже намного лучше. – Аристарх попробовал сесть.

– Лежи, я вызову врача.

– Зачем? – Ему вдруг стало страшно. – Это ведь банальный обморок. Ты сама говорила, что я много работаю.

– Это был не обморок, – она все еще улыбалась. Его даже немного обидела эта ее улыбка. А потом он понял, что она улыбается, чтобы не заплакать...

– А что же это было?

– У тебя случился приступ. – Улыбка поблекла, но не исчезла.

– Приступ? Какой еще приступ? Что-то вроде приступа эпилепсии?

Ядвига беспомощно пожала плечами:

– Я не знаю, милый. Лучше нам дождаться врача.

Врач приехал через полчаса. Вслед за ним примчался Поль.

Осмотр длился очень долго. Во всяком случае, так показалось Аристарху. Доктор выставил Поля за дверь. Ядвиге разрешил остаться лишь в качестве переводчика, Аристарх еще недостаточно хорошо знал французский.

Он лежал на кровати и отвечал на нескончаемые вопросы. Как-то так получилось, что врач вытянул из него все: и про головные боли, и про головокружения, и про «проваливания». Особенно его заинтересовали ауры, появившиеся перед приступом.

Через час после осмотра Аристарха госпитализировали в неврологическую клинику. Через двое суток бесконечных анализов и обследований ему выставили диагноз – опухоль головного мозга. Неоперабельная опухоль...

Тогда Аристарх еще не понимал, что означает неоперабельная. За время, проведенное в клинике, у него не случилось ни одного приступа, ни одного «проваливания», у него даже голова не болела. Он чувствовал себя абсолютно здоровым и жаждал поскорее вырваться на волю, добраться до мастерской. Мир изменился. Или это его видение мира изменилось? Все вокруг казалось неописуемо ярким и живым. Он во что бы то ни стало должен перенести это чудо на холст.

А опухоль? Подумаешь, опухоль! Профессор сказал, что она не злокачественная, значит, и волноваться не о чем. Его вылечат, современная медицина творит чудеса.

Внезапное решение Ядвиги лететь в Москву он воспринял в штыки. Вдруг это чудесное ощущение легкости, эта необычайная ясность видения исчезнут под хмурым российским небом? Нет. Он не может так рисковать!

Ядвига улетела одна. Впервые с момента их встречи они расстались...

– Марат, ты должен ему помочь! – Ядвига застыла у распахнутого настежь окна.

Если бы не пронзительно яркие, влажные от невыплаканных слез глаза, она была бы похожа на статую.

Ильинский поежился – от окна тянуло сыростью, – отложил в сторону привезенные Ядвигой результаты обследования, снял очки и устало потер переносицу.

Диагноз французских коллег не оставлял сомнений. У парня неоперабельная опухоль головного мозга, возможно, спровоцированная той злополучной черепно-мозговой травмой. Эффективного лечения таких опухолей не существует. Слишком плохая локализация. Можно, конечно, кое-что предпринять, но это лишь немного отсрочит конец. Он знал это наверняка, но он не представлял, как сказать об этом Ядвиге...

– Ядя, я не Господь Бог, – проворчал он сердито. Он всегда сердился, когда приходилось расписываться в своей беспомощности.

– Ты должен ему помочь, – упрямо повторила она. – Я знаю, ты сможешь.

– Ну что за женщина! – Ильинский в сердцах стукнул кулаком по столу, аккуратно сложенные бумаги слетели на пол. – Единственное, что я могу тебе обещать, это что я полечу с тобой в Париж и сам лично осмотрю твоего... мужа.

– Он говорит, что чувствует себя превосходно. – Ядвига всхлипнула. – Он говорит, что мир стал лучше...

Ильинский выбрался из-за стола, подошел к ней, осторожно обнял за плечи. Он хотел сказать, что человеческий мозг – штука тонкая, до конца не изученная, что изменившееся мировосприятие Аристарха может свидетельствовать не об улучшении, а о прогрессировании болезни, но вместо этого произнес:

– Мне понадобится два дня, чтобы уладить все дела. Ты подождешь меня?

– Нет, я улетаю сегодня вечером. Через два дня я тебя встречу. – Ядвига потерла покрасневшие глаза.