Забытые заживо - Вячеслав Денисов

«Я думаю, она на тренажере», – пронеслось в голове мальчика.

Тренажер издал несколько звуков – самых резких, громких, потом несколько медленных, и наступила тишина. «Пошла в душ», – подумал Питер. Он видел женщину, которая, сияя влажной от пота спиной, смахнула со спинки стула полотенце и направилась к двери, ведущей из комнаты…

Тяжелый вздох доктора – и Питер отрешился от видения и воспрянул духом. Отец говорил – «Питер, пойдем» – через мгновение после такого вздоха.

– Господин Макаров, все родители схожи в своем желании видеть своих детей поцелованных Богом. Расходятся они лишь в выборе места поцелуя. Одним нужно, чтобы их сын стал Эйнштейном, другим – Бобби Фишером. Третьим – Нострадамусом. Вашему малышу не повредила бы морская прогулка. Где-нибудь в аномальной зоне. Ей-богу. Отправьтесь в район Бермудского треугольника, острова Пасхи… Вступив в противоречия с силой природы, возбуждение мальчика утихнет. Он не провидец, он всего лишь перевозбужден. Вы знаете, что есть на то причины…

Питер удивился, что отец не звал его. Напротив, он услышал:

– Доктор, у вас есть серый костюм?

– Немного странный вопрос… Вы не собираетесь разыграть меня после ответа?

– Лучше скажите, есть ли у вас серый костюм?

– Он был на мне за полчаса до вашего прибытия, – донеслось до мальчика, – но в ресторане неловкая официантка опрокинула чашку с кофе, и несколько капель упали на брюки. После этого позавтракал я за счет заведения, но… почему вы спросили?

– Не обращайте внимания, – ответил отец. Очередная родительская уловка для продвижения своего несовершенного чада. Питер, мы уходим!

Усевшись в машине рядом с отцом, мальчик словно невзначай посмотрел на него.

– Что, снова никакого просвета?

Отец не ответил. После каждой такой поездки он страдал так, словно у него забрали Питера. И мальчик решил больше не расспрашивать. Отец наверняка придумает сегодня какое-нибудь развлечение.

Как только они выехали с территории гостиницы, Питер услышал этот шум. Сначала он был похож на раскат грома. Потом выровнялся в своем звучании и превратился в сплошной рев.

– Что за черт? – проронил отец, опуская стекло и прислушиваясь.

Рев превратился в невыносимый вой.

Встревоженный отец машинально нажал на педаль подачи топлива, и «Лексус» послушно устремился вперед, вдавив Питера в сиденье.

Когда слушать стало уже невыносимо и стрелки на приборной панели зашлись в треморе, отец остановил машину и быстро вышел из нее, оставив дверь открытой.

Питер отстегнул ремень и развернулся, встав на сиденье коленями.

Истребитель-перехватчик «МиГ-29» с раздирающим уши свистом пролетел последний километр пути и вошел в гостиницу «Анна», как в вагон с тринитротолуолом.

Питер видел, как отца подняло в воздух и он, кувыркаясь в воздухе, словно брошенная нервной девочкой кукла, беспомощно упал в двадцати метрах впереди «Лексуса». Сама машина подпрыгнула на месте и тут же осела, грохоча разбитыми стойками.

Падая на сиденье отца, Питер успел увидеть, как из-под машины в разных направлениях прыснуло что-то блестящее, коричневое…

Выбитое из стоек масло забрызгало дорогу и машину. То место, в пятистах метрах от Питера, где находилась гостиница «Анна», превратилось в оранжевый шар. Приподнявшись на руках, капитан второго ранга Макаров наблюдал за тем, как жирные клубы, пузырясь гигантскими волдырями, расходятся в стороны, накрывают, пожирая и обесцвечивая, деревья, строения и стоящие ровными рядами автомобили…

Из ступора его вывел странный стук. По асфальту прыгал, треща пластмассой, странный мяч. Теряя скорость, он совершил последний прыжок и покатился.

Макаров, немигающим взглядом смотрел, как к его ногам подкатывается окровавленный изнутри шлем пилота ВВС, на боковой части которого черной краской сияли лаком три цифры: 703.

– Морская прогулка… – прохрипел он. – Это – хорошая идея…

Глядя в бутылку, в которой виски оставалось еще на три пальца, Левша пробормотал:

– И как теперь понять, что убийство нашего гида в представлении твоего сына для нас неважно, а погнутая сережка в ухе девушки непосредственно относится к нам?.. Старик, сколько я тебе должен?

– Сто два доллара, сэр.

Выбросив на стойку сотню и десятку, Левша сполз со стула. Он увидел, что бармен берет в первую очередь десятку и пробует ее на разрыв, и усмехнулся.

– Смотри, Макаров, до чего может довести бармена один сумасшедший филиппинец. Тот запугал его червонцами.

– Каким образом?

– Этот филиппинец явился в бар, выжрал половину запаса водки и расплачивался ветхими десятками. И бубнил при этом, что нужно спать, если хочешь увидеть вот это, – и Левша показал пальцем на купюру, которую бармен разглядывал теперь на свет.

Раздраженно выхватив ее из рук негра, он выложил ему из портмоне купюру в двадцать долларов.

Некоторое время Макаров стоял молча, а потом, нахмурившись, словно отбиваясь от какой-то мысли, направился вслед за Левшой.

– Это немыслимо! – Сергей тряс телефоном, а его жена, уже отвернувшись от окутанного туманом океана, равнодушно взирала на его муки. – Здесь не работает связь! Двадцать первый век!.. Черт знает что!

– Радиоволны не могут пробиться сквозь туман, – объяснил, проходя мимо, Левша. Он пригладил волосы, не удержался, и посмотрел на Машу. Та отрешенно смотрела мимо него.

– Да! – зловеще каркнул в ответ ее муж. – А дождь теперь идет чаще, потому что спутниками все небо продырявили.

– Нам всем нужно выспаться, наверное. – Макаров привалился к стенке коридора.

– Да, иначе мы не увидим денег.

– Иначе мы не прибудем в конечную точку нашего путешествия.

Рука Левши остановилась, он едва прикоснулся ключом к замочной скважине.

– Что ты сказал?..

– Кто изображен на купюре в десять долларов, приятель?

Левша вставил ключ в скважину, разжал пальцы и выпрямился. Брелок стукнул по двери и стал раскачиваться, как маятник.

– Какой-то президент.

– Нет, старик. На этой купюре изображен первый министр финансов США Александр Гамильтон.

– Гамильтон?

– Вот именно. Я иду спать. Адью.

Проводив Макарова взглядом, Левша вошел в каюту, тяжело оперся о столик и постоял у иллюминатора. Он вспомнил Париж. Точнее, не Париж даже, а то кафе, которое стало отправной точкой его поездки в Центральную Америку.

Он бежал от себя. Из Булонского леса, от убитой пятью часами до этого леса девушки, от любви, которую хотел теперь забыть, но не мог…

Бармен этого парижского бара наливал ему со спокойной душой, не тревожась сомнениями. Он понимал, что за каждую порцию оплачено будет как за три. Тот, что сидел напротив него уже больше часа, нем и безлик из-за своих черных очков. Он был никакой, – можно было бы сказать, – если бы это подходило для определения. Просто мужчина в хорошем темном костюме, подошедший к экватору жизни. Положив на стойку руки, он играл браслетом на запястье и чертил взглядом иероглифы на зеркальной витрине с напитками.