Девочка по имени Ривер (сборник) - Галина Лифшиц

– Вот. Пей, – пододвинул ей чашку Андрей и сам отхлебнул из своей большой кружки. – Горячий, осторожно. Ну – жди, пока остынет. И слушай. Меня достали эти обвинения. Ни с кем об этом не говорил, не мог. Хотелось выговориться, но молчал. Ладно, раз пришла, слушай тогда. Насчет убийства Ирочки – это все полная бредовая чушь. Это мать ее от отчаяния пишет, винит всех вокруг. У Иры была онкология. Вот причина. И мы с ней, как узнали, решили бороться с болезнью и не уступать. Она маму свою боялась огорчить, молчала до последнего. Но когда уже молчать не получилось, тут и началось.

Андрей взялся руками за голову, губы его побелели. Он явно делал над собой усилие, чтобы говорить дальше.

– Почему-то все вокруг у тещи оказались виноваты: и я, и мои родители… Не может до сих пор с потерей смириться. А отчаяние – вот, выливает на нас. Теперь на меня. Отец месяц назад ушел. Сейчас мама… И все мы, как выясняется, убийцы. Себя она к ним не причисляет, если уж на то пошло. А могла бы, если бы голову включила. Она – террористка по жизни. Всегда знает, как правильно. И попробуй сделать что-то не по ее велению – живого места на тебе не оставит. И мозг, и печень выклюет.

– Это чувствуется, – вставила Маруся. Ей хотелось, чтобы несчастный человек успокоился. Хотелось встать и уйти. И больше не слушать о чужой беде. Но уйти не получилось бы. На это она не смогла бы решиться.

– Хорошо, что чувствуется, – подхватил слова незваной гостьи бывший Ирочкин супруг. – Еще бы не чувствовалось! Муж ее, Илья Моисеевич, – классический подкаблучник. Полностью под ее дудку пляшет. Все, как скажет женушка. Хотя я все удивлялся: на работе он вполне волевой мужик. А дома – половая тряпка. Бывают такие варианты. Правда, попробуй не быть тряпкой. Супружница жизни не даст. Распластает и утрамбует. И Ира была полностью в ее власти. Хотя все понимала, но противостоять не могла. При этом в теще моей с деспотизмом соседствовала удивительная самозабвенная жертвенность. То есть – когда тебе плохо, она отдаст всё, все силы, вплоть до собственной жизни. Искренне и без остатка. Но если тебе хорошо, попробуй только это показать – придавит, и захрипишь, и пощады запросишь. Не будет уже хорошо. Такие ножницы.

Андрей попробовал Марусину чашку рукой.

– Пей, уже можно. Не ошпаришься, – предложил он. – Ну что? Рассказывать дальше? Или хватит?

– Рассказывайте, – безвольно согласилась Маруся. Она понимала, что человеку пришла пора выговориться. И пусть. Может быть, ее именно за этим прислала к нему судьба.

– Мои тоже были властные, Царствие им Небесное, – заговорил Андрей снова. – Со своими тараканами. Но по-другому. Моя мать перед отцом трепетала – кормилец. А в остальном – она была хозяйкой дома. И другую хозяйку рядом терпеть не хотела. Поэтому, когда мы с Ирой расписались, она предложила нам квартиру снять. Ну, мол, они будут помогать с квартплатой. Но тут теща встопорщилась. Подняла дикий хай. Не позволила дочери жить на съемной квартире. Пусть, мол, свекру со свекровью будет стыдно, в какой тесноте по их вине ютится семья их сына. Я, конечно, обалдел от всего этого. Мы же с Иркой планировали счастливую жизнь друг с другом. А наткнулись на рифы. И корабль наш дал течь. Мне домой не хотелось идти. Я хотел к жене. Но к теще не хотел совсем. На работе напряжение: я тогда только диплом получил, хирургом стал, оперировать боялся панически. А рука должна была быть твердой. Вот и совмести. Дома тебе мозг выносят, идешь работать оглушенный. Оперируешь на грани возможного. А потом – да, я выпивал. Иначе бы не выжил. И мне это помогало. Я хоть мог вернуться «домой», если можно так выразиться. С Ирой мы наедине оставались только ночью. Все остальное время – теща рядом. И ни одно движение не проходит без внимания. А уж когда Алеша родился, тут невыносимо стало совсем. Одни команды, одни приказы. Своей жизни не осталось ни на глоток. «Ребенку надо!!!» И все – беги исполняй! Тебя уже нет. Ты – автомат. Приказали – действуй. Я, если хочешь знать, подозревал, что Ирочкина онкология возникла как раз от постоянного стресса, который мать ее создавала. Но, конечно, молчал и молчу об этом. О чем теперь говорить? Отстрадала свое, ушла в мир, где нет боли. И пусть покоится с миром.

– Надо было вам квартиру снять. Все так делают, – сказала Маруся, не понимая, зачем она вообще говорит о том, чего не вернуть.

– Надо было! Тысячу раз себе это говорил! А все чего-то ждал. Растерялся тогда совсем, – вздохнул Андрей. – Я молод был, не понимал еще многого. А ты откуда все знаешь, умная такая?

– Ну, просто никто сейчас не хочет с родителями. Зачем лишние люди в своей личной жизни? – рассудительно высказалась Маруся. Ничего она, конечно, толком не знала. Но все вокруг только и говорили, что пора от родичей съезжать. Вот она и повторила. И оказывается, в самую точку попала.

– Вы другое поколение, – кивнул Андрей, – вы от нас далеко ушли, свободные. Правильно мыслите. А я вот… – Он махнул рукой. – Не успел я. Жены лишился. Куда уж хуже. Но мать Ирочкина все ищет виноватых, все жаждет мести. И мстит. Сына моего лишила отца. Совершенно незаконно. Поехали они в Израиль, якобы на отдых, на две недели. Я согласие дал, нотариально заверил. Так бы их с ребенком не выпустили. У них другая фамилия, они не оформлены как опекуны. Я, несмотря ни на что, им доверял, думал, общее у нас горе. А они вот что сотворили. Там, оказывается, можно, если это твоя историческая родина, приехать, заявить о желании остаться и тут же разрешение получить. Что они и сделали. И кроткий Илья Моисеевич и его супруга решили за меня судьбу моего сына. Я бился и бьюсь. Но пока безрезультатно. Что там они Алеше насчет папы и мамы объясняют, не знаю, но представить себе могу. Хотя и страшно это представлять. Хоть волком вой.

Андрей сжал кулаки так, что костяшки пальцев побелели. Долго сдерживался человек, поняла Маруся. Как долго он скрывал в себе эту боль? Смогла бы она так?

– И вы совсем-совсем его не видели с тех пор, как его увезли? – не удержалась она от вопроса.

– В том-то и дело! Совсем! А мои родители – разве они не имели такое же право на внука? За что их на такое страдание в конце жизни обрекать? И кто дал право причинять такую боль? И ребенка лишать самого главного в жизни права: знать своих предков? Да, мама в конце жизни обратилась к Богу. Да, молилась. И рядом с иконой всегда у нее стоял портретик внука. Что в этом плохого? За что казнить? Она и отец вполне могли бы еще пожить. Тоска их изнутри сожрала. Ушли оба. И оттуда не возвращаются. Алеше теперь некого будет вспомнить, когда сам станет отцом или дедом. А без этого человеку трудно. И по своей воле такие трудности создавать ребенку – страшный грех. Не от любви это идет. Не дай тебе Бог такое пережить! Хотя ты – женщина! Ты сейчас в силе. Если что – ребенок останется при тебе.

– Я никогда у отца ребенка не отниму, – возмутилась Маруся.

– Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Человек про себя мало что знает. Особенно молодой. Но лучше так не поступай. Никогда. И раз уж мы здесь сегодня собрались, – Андрей иронично усмехнулся, – я тебе еще некоторые мысли изложу. Животрепещущие. Национальный вопрос, будь он неладен. Проклятый вопрос, который все уничтожает, все из-за него летит в тартарары. Смотри. Я влюбился в однокурсницу. В красивую девушку по имени Ира. Кареглазая, улыбчивая, нежная, безропотная даже. Трогательная невероятно. Полюбил ее, думал о ней, не мог без нее. Предложил ей себя, чтобы быть до конца жизни вместе. Я, идиот, вообще не думал про национальность! Это была моя девочка, моя жена! Моя любовь и надежда. Что такое национальность? Какое мне дело до этого? Почему мне должно быть до этого дело? Эх, мала ты. Не поймешь меня. Это надо прожить, чтобы такое понять!

– Я хорошо понимаю, – произнесла Маруся. – Я много об этом думала и думаю. Во мне, как в вашем сыне, четверть еврейской крови, по материнской линии. И я пыталась разобраться в нюансах.

– Это хорошо, что пыталась. Хорошо, когда смолоду о таких вопросах задумываешься. А я не задумывался. Ну причин не было. Живут себе люди. Хорошие, плохие. С кем-то хочешь иметь дело, с кем-то нет. Ну и пусть все будут счастливыми. Место под солнцем найдется. Это только потом я вник. И такое мне открылось! Вот скажу тебе, раз, тем более, ты какое-то отношение к этой теме имеешь. Ты по возрасту мне почти как дочь. Тебе сколько? Восемнадцать? Около того?

– Восемнадцать, – подтвердила Маруся.

– А мне тридцать восемь. Вполне мог быть твоим отцом. Алеше вот-вот пятнадцать будет. И пять лет я его не видел. И даже, видишь, не знаю, как его теперь зовут.

– Это ужасно.

– Это ужасно, да. И главное: с этим надо как-то сживаться. Стараться принять, не думать, – подтвердил Андрей.

Он снова взялся за голову и замолчал. Потом, словно очнувшись, продолжил:

– Ладно, вернемся к самому тяжкому. Национальный вопрос. О мигрантах не говорю. Это совсем другая тема. Говорю о тех, кого всегда считал своими, с детсада бок о бок рос и не догадывался о чьих-то проблемах и чьей-то боли. Ну что поделать? Чужую боль можешь понять, только если сам с чем-то подобным столкнешься. Или дорастешь до невероятной способности сочувствия. В общем, еврейская тема. Это какой-то безысходный надрыв. Причем в общенародном масштабе. Может, и в мировом. Не знаю. Но – надрыв. А где тонко, там и рвется. Насовсем.