В небе Чукотки. Записки полярного летчика - Михаил Каминский

Заканчивая, командир настоятельно подчеркнул, что, если подвеска зависнет, Афанасьев должен не думать о машине и спасаться.

Впервые я видел Сережу Афанасьева перед серьезным испытанием. Слова Сафронова, сказанные ему, превращались в зримые картины. Представилось, как штопорит самолет с парашютом за хвостом. Огромные силы инерции прижимают летчика и не дают выброситься за борт. Земля вертится, как граммофонная пластинка, от этого кружится голова и подступает тошнота. Все же он одолел вращение, прыгнул, но распущенный купол накрыл, спеленал его и он летит в бездну, бессильный изменить свою судьбу…

Воображая такое, я смотрел Сергею в лицо. Оно было убийственно спокойно. Он сидел, чуть наклонившись, положив руки на стол.

За время работы на Центральном аэродроме для меня уже стали привычными испытания опытных самолетов, которые на наших глазах проводили Чкалов, Степанченок, Анисимов и другие летчики НИИ. Все знали, что новый самолет обязан полететь, что он не рассыплется на составные части, летчику надо лишь справиться с норовом впервые летящего самолета, если этот норов обнаружится.

Афанасьеву предложили более трудное дело и заранее говорили, что его исход предусмотреть невозможно. Когда он встал, стройный, красивый той красотой, которая видится в отваге идущего на опасное задание, я ожидал от него каких–то особенных слов. «Благодарю, мол, за честь и доверие, жизнь положу, а боевое задание выполню». Или что–то вроде этого. Его слова: «Вас понял! За меня не беспокойтесь, все будет в ажуре» — прозвучали буднично, а последнее снизило значимость предстоящего до уровня повседневного.

Среди присутствующих Афанасьев был самым молодым и, образно выражаясь, не утомлен излишками жизненного опыта. Но весь его облик, его чудесная, чуть смущенная улыбка как по волшебству разрядили наше напряжение. Я гордился своим другом, чуточку завидовал, что в испытательной работе он уже выходит на первые роли, и, не скрою, — завидовал тому, как любовно смотрел на него наш Главный.

А он, поднявшись, сказал:

— Я тоже думаю, что не так страшен черт, каким иногда кажется. Сейчас нам просто необходимо пойти на некоторый риск. Только сегодня Михаил Николаевич (Тухачевский) лично разрешил это испытание, чтобы устранить последние сомнения в «методе срыва». Мы не можем предвидеть, как поведет себя самолет, и в этом кроется для нас опасность. Подтверждаю слова командира — не увлекайтесь! Как ни важен для нас положительный ответ — ваша жизнь дороже!

Тут Гроховский перенес свой взгляд на меня:

— Вообще–то мы это испытание пока держим в секрете, а вас, Каминский, пригласили не случайно. Этот опыт может вам пригодиться. — И, обращаясь к Сафронову, закончил; — Ну что ж, командир! Не будем, как говорится, смотреть в долгий ящик и поедем сразу. А Афанасьев, — он взглянул на часы, — пусть вылетает через сорок минут.

В своей авиационной жизни не раз я ощущал то, от чего сильнее бьется сердце, а кожа покрывается мурашками. Я пристально всматривался в тех, кто совершал отважные поступки: что они испытывают в минуту опасности? Пришел к успокоившему меня выводу: бесстрашных нет! Есть лишь разная реакция на опасность. Одни «теряют» голову, другие сохраняют спасительное самообладание. Столь важное качество характера воспитывается самим человеком. И убедил меня в этом Афанасьев. Мы выходили последними, и я успел задать вопрос:

— Неужели ты в самом деле не волнуешься?

— А ты в цирке бывал? Видел артистов, которые под самым куполом летают с одной перекладины на другую? Страшно! А ведь они делают это каждый день и не боятся. Думаешь, из другого теста? Да просто они уверены в точности глазомера и цепкости рук! Упражнялись тысячи раз — шли от малого к большому и вот перестали бояться… Неужели ты отказался бы от такого задания?

— Но ведь купол же!..

— Что из того? Еще неизвестно, дойдет ли дело до штопора, а если и дойдет, то необязательно я попаду в купол. В общем, дело покажет, а расстраиваться раньше времени нечего. Была бы высота!

Вот черт! Бывают же такие парни!

Восхищался я Афанасьевым в тот час. А позднее примеры отваги Гроховского, Титова, Анисимова возвращали мне самообладание перед лицом опасности. Так постепенно стал вызревать во мне принцип, который я выразил в самодельном афоризме: что могут другие — смогу и я!..

Солнечный апрельский денек разгулялся на славу. Высоко в небе парили прозрачные перистые облака. Солнышко заметно припекало. Пахло набухающими почками тополей и пресной влагой тающего снега. Пробуждение природы от зимней спячки должно бы радовать, а мы ехали к месту испытания молча, с неизжитым беспокойством. Так мне казалось. У меня сжималось сердце, будто самому надо делать то, что предстоит Афанасьеву. За нашей легковушкой следовали «санитарка» и грузовик с командой веселых красноармейцев. Они радовались весне и беззаботно пели «По морям — по волнам!».

В довольно пустынной в те годы местности в районе подмосковного села Павшина наконец показался афанасьевский Р–5.

Этому сооружению из тонкой фанеры, с расчалками между полотняными крыльями сейчас достанется — выдержит ли?

Самолет выполнил неторопливый круг и вышел на прямую в сторону Москвы–реки. Время в ожидании решающей минуты будто остановилось. Но вот началось. Из–под брюха Р–5 выпал сверток и тут же вытянулся колбасой параллельно линии полета. В неуловимое глазом мгновение за хвостом самолета появился лежащий боком зонт огромного размера. Машина вздрогнула, затормозилась, качнулась с крыла на крыло и, завалившись на правый бок, стремительно клюнула на нос. Скользя под крутым углом, самолет как бы висел на парашюте. Потеряв в таком положении, быть может, метров триста–четыреста, Р–5 повернулся так, что мы увидели проекцию верхней плоскости. У меня осталось впечатление, что вот–вот начнется вращение штопором. Но тут одновременно купол лопнул, смялся, а подвеска отделилась. На остатках парашюта она пошла вниз, обгоняя самолет, а он, уменьшая угол и выравнивая крыло по горизонту, спланировал еще метров двести, набирая потерянную скорость. Вот вновь заработал мотор, и Р–5 стал разворачиваться в сторону Москвы. От сердца отлегло, и я стал слышать.

— Пятнадцать секунд! Молодец, Сережа! — ликовал Гроховский.

— Открылись, гады! — совсем по–мальчишески, грозя кулаком в небо, кричал степенный Зуев по адресу замков, сработавших в неуправляемом положении самолета. Сафронов провожал самолет сосредоточенным взглядом, обмахивая лицо фуражкой. Только помощник Гроховского Клеман с невозмутимо красивым лицом что–то записывал в свой планшет.