Эхо проклятия - Андрей Дашков

Утешил. Она могла, как он выразился, «выпасть» через миллион лет. Не исключено, что сцейрав дождется. Я – нет.

– Крысолову нужна приманка, – напомнил я.

Мои слова были проигнорированы.

– Значит, договорились. Вот и славненько. Дырка, нам пора. – Сцейрав поднялся и направился к выходу. – Оставь это, – приказал он по пути таким тоном, что Дырка, решившая прихватить с собой полуметровое серебряное распятие, безропотно подчинилась. Правда, от злости она пнула деревянную фигуру чернокожего раба с опахалом. Та с грохотом упала на пол. Сцейрав, который, видимо, не оценил ее своеобразное чувство юмора, даже не поморщился. Лежащая фигура напоминала обгоревший в костре и уменьшившийся в размерах труп еретика.

Прежде чем последовать за сцейравом, я совершил круг почета по галерее в смехотворной надежде обнаружить подсказку, которая могла быть закодирована в чем угодно. Я даже не побрезговал и осмотрел пивную бутылку, оставленную сцейравом на столе. На ней были видны отпечатки его пальцев и фрагментов ладони – безо всяких узоров и линий. А чтобы обследовать сотни безделушек, перелапанных Дыркой, потребовалось бы не меньше часа.

С улицы донесся тихий смешок сцейрава. Я слышал его удивительно отчетливо, будто звук передавался по трубе.

– Эй, приятель, ты все еще рассчитываешь проскочить на красный свет?

Я не нашелся что ответить. Выйдя наружу, я вдохнул черный воздух ночи. Сцейрав оседлал мотоцикл. Он сдернул резинку, и его длинные волосы развевались на ледяном ветру. Дырка уселась сзади, задрав ноги ему на бедра. Судя по всему, ей тоже не было холодно. Двигатель взревел, издавая ровный матерый стук. Сцейрав врубил музыку и отчалил на своем двухколесном «Титанике» под звуки старой песни «Слишком стар для рок-н-ролла, слишком молод, чтобы умереть».

И тут я понял, что мерзавец так и не сказал мне, где раздобыть приманку для двуногих крыс. Но, как выяснилось чуть позже, приманка и не понадобилась.

Извлечение…

Извлечь что-либо означало оставить незарастающую рану в пространстве-времени. Лакуну, в которой до скончания веков будут бесследно исчезать существа и предметы. Вентиляционное отверстие, через которое медленно вытекает этот зыбкий мираж, зовущийся миром, этот дым грез – а кроме него, у большинства из нас ничего нет. И если мы только клиенты в огромной опиумной курильне, значит, кто-нибудь должен готовить трубки. И поставлять зелье. Курильщик со стажем не способен делать все это сам. Он лежит на развалинах будущих царств, он слушает эхо чужих сновидений, и голоса рыб, и шорохи грома в ночи, он смотрит в разбитые зеркала в поисках потерянного образа, и на циферблат без стрелок в поисках утраченного времени, и на корабли, бороздящие лунные моря; на его губах – пена дождей, на коже – следы невидимых лучей атомного солнца; он складывает из бумаги и посылает в запредельность почтовых голубей, он гладит угасшую страсть, он бросает консервные банки с берегов своего необитаемого одиночества в бездонный океан любви. У его отчуждения миллионы молчаливых свидетелей. Они курят свои трубки.

Я им завидую.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Отоспавшись в номере отеля, я решил отправиться к океану. Шесть часов за рулем – и все для чего? Чтобы услышать голос вечности в рокоте волн и приговор времени в криках чаек. Чтобы смотреть на закатные облака и считать в небе души погибших моряков...

Но вначале был день – пасмурный, серо-коричневый; и чем ближе к океану, тем более сырым становилось дыхание ветра. Когда же я наконец очутился на берегу, вся суша с человеческими городами вдруг показалась мне только одной из бесчисленных причуд Соляриса.

Потом, ближе к ночи, тучи рассеялись. Ветер резал, как скальпель. От холода наступила алмазная ясность рассудка. Мироздание потряхивало гроздьями звезд, словно покрытая блестками черная танцовщица.

Я достал из багажника складной столик и шезлонг. Я сидел на каменистом пляже в трех метрах от кромки прибоя, ел бутерброды с ветчиной и пил красное вино. Едва ли не лучший ужин в моей жизни. Ночь обнимала меня, как женщина. Я снова убедился: ничто не принадлежит нам на этой Земле ни единой секунды. Любое «владение» – самообман. Органы чувств – беспринципные посредники, продающие пустоту дикарям-фетишистам.

Горек наш жребий. Все, что мы можем, это плыть по течению или против него. Можно, конечно, плыть и поперек, но другого берега все равно не достигнешь, потому что его не существует. В любом случае течение несет в океан небытия, о котором известно только одно – он находится по другую сторону упований. И значит, живешь лишь до тех пор, пока ощущаешь сопротивление своему нехитрому желанию прожить подольше.

Я оказался на пороге пустоты. Все следы были стерты, все нити оборваны, все старания напрасны. Передо мной открылся космос без единой звезды – чудовищная бесконечность, равная нулю. Черная, как платье невесты. Подлинная, как ложь. Мертвая, как ДНК. Эфемерная, как свинцовый саркофаг. Бессмысленная, как знак препинания.

...Звезд было столько, что я чувствовал себя единственным посетителем планетария, вдобавок не заплатившим за билет. Исчезали тени. Я глотал упругий воздух со звездной присыпкой.

Приближение посторонних не стало для меня неожиданностью. Я знал, что настоящий праздник должен быть испорчен, а это был праздник одиночества. Повернув голову, я увидел три силуэта. Они брели по пляжу в мою сторону, огибая вытащенные на берег и перевернутые лодки. Двое мужчин и женщина. Босые. В джинсах. Волосы бились на ветру, как сломанные крылья. Сначала я принял этих троих за хиппи, но люди-цветы давно засохли и хранятся в государственных гербариях. Наступило время крыс.

Я был далек от мысли, что Лидия натравила на меня слингеров – или слингера, который вполне способен контролировать несколько тел одновременно. Скорее она исполнила бы свою угрозу. Терпение таолы бесконечно. Она будет ждать, пока сохраняется хотя бы мизерный шанс заполучить Клетку. Но ее ожидание пассивным не назовешь. Она могла добавить к моему сроку пребывания в аду еще пару столетий.

Так что трое ангонов были вроде шавок, которые своим лаем указывают охотнику путь к добыче. Я знаю о них все. Потому что сам когда-то охотился с ними.

Глупцы утверждают, что бессмертие обесценило бы жизнь. Хочется думать, что этим они только пытаются себя утешить. Их умозрительные рассуждения смехотворны. Я знаю: тот, кто придумал «тоску вечных», ошибался. Все обстоит как раз наоборот: чертовски обидно лишиться половины вечности. А кроме старости и «естественной» смерти, существуют другие способы умереть. Убийство. Самоубийство. Несчастный случай. Хотя после того как тебе исполняется лет эдак триста, начинаешь понимать, что любая случайность – это всего лишь хорошо замаскированная неизбежность.