Поэзия кошмаров и ужаса - Владимир Максимович Фриче
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эти ужасы прошлого сливаются в одну угнетающую мелодию с ужасами настоящего.
Палач казнит осужденного. В доме умалишенных безумствуют маньяки.
Жизнь стала безумием и ужасом.
Таким же духом проникнуты и знаменитые caprichos Гойи.
В значительной своей части они представляют острую политическую и социальную карикатуру. Гойя резко ополчается здесь против всего «старого порядка», против царства кавалеров и дам. Он не щадит ни дворянство, ни духовенство, ни царицу-кокотку, ни народные суеверия, ни отдельных политических деятелей, например всесильного министра Годой, изображая его в виде осла.
По своей теме эти тенденциозные caprichos Гойи не оригинальны. Литература и искусство знают немало сатирических произведений, направленных против старого порядка. Что в этих рисунках оригинально, так это то настроение, которое окрашивает их, та форма, в которую вылилось негодование художника. Обыкновенно сатирик или карикатурист презирает от всей души предмет своей сатиры или карикатуры. Он смеется над тем, что считает отрицательным явлением. Гойя не знает ни этого презрения, ни этого смеха. При виде того, что он считает отрицательным, его охватывает невыразимый ужас. Точно он перенесся в какой-то другой, страшный, кошмарный и призрачный мир.
Это настроение отличает даже те из его caprichos, которые направлены явно против известных социальных учреждений.
Вот, например, слуга кормит с ложки двух манекенов с чудовищно-развитой пастью. Это, очевидно, сатира на благородное дворянство, праздное, ленивое, паразитическое. И однако эти представители мира кавалеров скорее похожи на фантомы страшной сказки. Или вот компания уродцев, безобразно-страшных карликов жадно уписывает еду. Это, без сомнения, карикатура на духовенство, так как уродцы одеты в монашеский костюм, хотя подпись и гласит: «Привидения». И на первый взгляд в самом деле трудно сказать, идет ли здесь речь о духовенстве или о – призраках.
Таким же мрачно-кошмарным духом дышит и рисунок, направленный, по-видимому, против догмата нерасторжимости брака. Муж и жена привязаны к пню в такой мучительно-неестественной позе, что даже зрителю становится больно, а им на голову поставила свои когтистые ноги огромная, чудовищная сова в очках, символ обычая и традиции.
А рядом с этими ужасами социальной жизни – страшные суеверия: темной ночью крадется девушка к повешенному и, отворачиваясь от страха, вырывает у него зуб «на счастье», а в воздухе на метле несутся, спеша на шабаш, две ведьмы – старуха и молодая.
Жизнь превращается в глазах Гойи незаметно в ужас, навевающий фарс: лежа на спине, дьявол с ногами фавна то поднимает людей на воздух, наверх к славе и богатству, то низвергает их вниз, в пропасть, и его свирепо хохочущий лик странно контрастирует с идиотической улыбкой непонимающих его пустой и жестокой игры доверчивых представителей человеческого рода.
Первоначально Гойя предполагал украсить обложку для своих caprichos своим автопортретом: он сидит за столом, голова, объятая сном, склонилась к доске, а со всех сторон, сзади и спереди, сверху и снизу, справа и слева его окружают безобразные чудища, с физиономиями не то людей, не то зверей: кошек, сов, летучих мышей.
Именно таким кошмаром, таким шабашем звериных рож и адских ликов, казалась Гойе сама жизнь.
Много лет спустя художник создал другую серию рисунков – suenos (иногда неправильно называемых pro verbios), «сновидений», лучше: кошмаров. Хотя смысл отдельных картин обыкновенно темен и почти не поддается объяснению, самое настроение, продиктовавшее их, выступает так наглядно, что не возбуждает никакого сомнения. Оно прямо бьет в глаза, рвется, как крик, из каждого штриха – все тот же ужас перед жестокой, непонятной жизнью, который неотвязно преследовал художника.
Старик мечется в страхе, преследуемый призраками. Вокруг урода, составленного из сросшихся тел мужчины и женщины, собралась толпа людей с звероподобными лицами и, очевидно, наслаждается странно-неестественным зрелищем. Перед трупом пляшет великан, а над ним проносятся видения. На спине коня сидит похищенная им женщина, содрогаясь от его укусов, тогда как другую женщину поедает какое-то чудовище, а на фоне притаилось еще одно чудище, еще более страшное и уродливое.
Таково содержание жизни, если верить этим кошмарным suenos.
Под старость Гойя уединился в своей вилле под Мадридом, где дожил свой век одиноким отшельником. Стены своей усадьбы он украшал картинами, которые не предназначались, естественно, для публики. В них художник пытался подвести еще раз для себя итог своим наблюдениям, своему опыту, еще раз хотел, по-видимому, зафиксировать в конкретных образах свой взгляд на мир.
И снова жизнь предстает перед ним, как сказка безумия и ужаса.
Только одна из этих картин производит человеческое, обыденное впечатление: это портрет немолодой уже женщины, по всем вероятиям, родственницы художника, которая вела его хозяйство.
Остальные картины – безумие и ужас.
Великан схватил алчными лапами человека и запихивает его в свою пасть, а глаза его горят сверхчеловеческой жестокостью.
То, очевидно, символ жизни, беспощадной и алчной, пожирающей своих же собственных детей.
А дальше развертывается вереница страшных образов: женщина убивает мужчину (может быть, мужа); старуха, похожая на ведьму, обедает, а рядом с нею сидит отвратительный демон; паломники возвращаются от святого Исидро, и лица их искажены ужасом; в воздухе проносятся зловещие парки с мертвым ребенком; перед собранием женщин, – все больше из простонародья, среди которых в сторонке видна дама из «общества», – сидит дьявол с козлиной головой и, очевидно, поучает их насчет тайн черной мессы.
Таков был итог жизненной мудрости Гойи.
Как далеки мы от светлых, нарядных гобеленов юности, светившихся такой жизнерадостностью, такой веселой праздничностью.
За это время все кругом изменилось.
«Галантный век» канул в вечность. Кончился праздник кавалеров и дам. В сгущавшихся сумерках зловеще выделялись рожи зверей и демонов. Воздух наполнился гримасами привидений и фантомов.
А из мрака распадавшегося старого мира вырастала новая жизнь, таинственная и непонятная.
Ужасы прошлого незаметно сливались с ужасами настоящего в один душеугнетающий кошмар, в адский шабаш, обвеянный жутью и призрачностью, в застенок мук и жестокостей.
И над миром, над которым потухло солнце беззаботной радости, снова воцарился с рогами, увенчанными цветами, – князь тьмы.
На смену Рококо явился Романтизм.
Романтизм
Возникновение промышленного капитализма
Из распадавшегося старого феодально-монархического мира вырисовывалось постепенно новое – буржуазно-капиталистическое общество.
Наступала новая эра – эра промышленного капитализма.
Одна за другой переходили все страны Европы к машинному производству на мировой рынок.
Во главе этого движения стояла Англия, как некогда пионером торговой культуры была Италия.
И как некогда развитие денежного хозяйства и
