Когда умерли автобусы - Этгар Керет

— Может, полетаешь? — сказал Уди. — Глядишь, и настроение улучшится.

— Брось, — сказал ангел, — еще увидят.

—А че? — сказал Уди. — Совсем чуть-чуть, для меня.

Но ангел только издал горлом мерзкий звук и сплюнул на гудрон крыши смесь слюны с белой мокротой.

— Ну и не надо, — поддразнил его Уди. — Ты небось и летать-то не умеешь.

— Конечно, умею, — рассердился ангел. — Я просто не хочу, чтобы меня заметили.

Они увидели, как с противоположной крыши дети бросили вниз пакет с водой.

— Знаешь, — улыбнулся Уди, — когда я еще был маленьким и тебя не знал, я часто залезал сюда и швырял пакеты в прохожих. Я попадал ими точно в щель между двумя козырьками. — Тут Уди перегнулся через бордюр и показал на зазор между козырьками продуктовой лавочки и обувного магазина. — Люди задирали голову, видели козырек и не понимали, откуда что взялось.

Ангел тоже поднялся и стал смотреть на улицу, он даже открыл рот, чтобы что-то сказать. Тут Уди вдруг легонько толкнул его в спину, и ангел потерял равновесие. Это была просто шутка, Уди не желал ангелу зла, он только хотел заставить его немножко полетать ради смеха. Но ангел пролетел пять этажей, как мешок с картошкой. Застыв от ужаса, Уди смотрел на ангела, лежащего внизу на тротуаре. Тело не двигалось, только крылья слегка трепетали каким-то предсмертным трепетом. И тогда Уди понял, что во всех историях ангела не было ни слова правды и что он вовсе даже не был ангелом, а так, просто врунишкой с крыльями.

Тротуары

Как всегда, я приехал неделей позже. Я никогда не приезжаю к самой дате. На первые поминки я еще приезжал. Но все эти взгляды, мужественные рукопожатия, мама, которая улыбается мне глазами, полными слез, и спрашивает, когда я закончу университет, — в общем, больше я приезжать не стал. Эта дата все равно ничего для меня не значит, хоть ее и легко запомнить: двенадцатое двенадцатого.

Сестра Ронена работает врачом в «Белинсоне», она как раз дежурила, когда твое сердце остановилось. Я слышал, как Ронен говорит Езару, что ты умер ровно, ну ровно в двенадцать! Ронена это привело в бешеный восторг.

— Двенадцатого двенадцатого в двенадцать часов — ты представляешь себе, какое совпадение? Как будто знак свыше, — прошептал он так громко, что всем было слышно.

— Просто поразительно, — процедил Езар, — если бы он продержался еще двенадцать минут и двенадцать секунд, в его честь выпустили бы марку или еще что-нибудь.

Действительно, это легко помнить, я имею в виду — дату, и еще дорожный знак, который мы вместе украли на Йом Кипур. И тот дурацкий бумеранг, который тебе привезли из Австралии, мы бросали его в парке, когда были маленькими, и он никогда не возвращался. Каждый год я приезжаю, стою у могилы и вспоминаю — и каждый раз что-нибудь новое. Я помню, я прекрасно помню. Мы выпили каждый по пять бутылок пива, а потом ты прикончил еще пять порций водки. Я чувствовал себя вполне нормально в ту ночь, слегка туманно, но нормально. А ты? Ты был совершенно пьян. Мы вышли из паба и пошли в сторону твоего дома, это буквально несколько сот метров. На нас были серые плащи, мы купили их вместе на Нахалят-Биньямин. Ты шел такими нетвердыми шагами, стукнулся плечом о телеграфный столб, отступил назад и растерянно уставился на него. Я прикрыл глаза, и чернота сведенных ресниц смешалась с темными потоками алкоголя. Я попытался представить себе, что ты далеко от меня, например, в другой стране, и эта мысль привела меня в такой ужас, что я немедленно открыл глаза, — только для того, чтобы увидеть, как ты делаешь еще один неверный шаг и падаешь назад. Я поймал тебя за секунду до удара о землю, и ты улыбнулся мне, запрокинув голову, как ребенок, придумавший новую игру. «Мы победили! — сказал ты, когда я помог тебе встать на ноги, и повторил: — Мы победили!» Я не понял, о чем это ты. Мы прошли еще несколько шагов, и ты опять упал, нарочно. Просто дал своему телу рухнуть вперед, а я поймал тебя за ворот плаща за одну десятую долю секунды до удара о тротуар. «Два-ноль, — сказал ты и прислонился ко мне. — Мы такие классные игроки, что у этих тротуаров вообще нет шанса». Мы продолжали идти к твоему дому, и каждые несколько метров ты бросался на тротуар, и каждый раз я тебя ловил. За пояс, за талию, за волосы. Я не давал тебе коснуться земли. «Шесть-ноль!» — сказал ты, а потом: «Девять-ноль!» Это была прекрасная игра, мы в ней были асами. «Давай сделаем их всухую!» — шепнул я тебе в ухо. И мы это сделали, мы добрались к тебе домой с изумительным результатом двадцать один-ноль. Мы вошли на лестничную площадку, оставляя за собой поверженные ступени.

Твой сосед по квартире еще не спал, он сидел и смотрел телевизор. «Мы их сделали!» — сказал ты ему, когда мы вошли, а он потер глаза за стеклами очков и сказал, что мы ужасно выглядим. Я пошел умыться, и меня вырвало в ванну прежде, чем я добрался до крана. Я слышал, как ты кричишь в коридоре, что не готов мочиться в такой обстановке. Я вышел из ванной и увидел, как ты качаешься из стороны в сторону, в штанах, спущенных ниже колен. «Не буду писать, если ты меня держишь, — говорил ты соседу по квартире. — Не доверяю. Только если он держит. — Тут ты ткнул в меня пальцем. — Только он». — «Ничего личного, — улыбнулся я соседу. — Мы просто натренированны». Я подхватил тебя за талию. «Вы просто ненормальные», — сосед покачал головой и вернулся к телевизору. Ты закончил мочиться. Меня вырвало еще раз. По дороге в постель ты еще раз упал, а я поймал тебя, почти поймал — так, что мы оба повалились на пол. «Я знал, что ты поймаешь! — засмеялся ты. — Смотри, — ты попытался подняться. — Я уже совсем не боюсь падать!»

Тут у твоей могилы бегают двое детей и кидают в памятники теннисным мячом. Мне кажется, я понял правила игры. Если они попадают в памятник офицера — им очко, если в памятник рядового — очко в пользу кладбища. Они попали в твой памятник, мяч отскочил и прыгнул прямо мне в руку. Я поймал его. Один мальчик осторожно приблизился ко мне.

— Вы сторож?

Я покачал головой.

— Вы отдадите нам мячик? — Он приблизился еще на шаг. Я вернул мяч.

— Сэтэсэ! — крикнул он стоящему поодаль приятелю.

— Извините, — он повернулся ко мне, — «сэтэсэ» — это офицер или просто солдат?

— Конечно, офицер, — сказал я. — Это сокращение от «старший сержант».

— Есть! — завопил он и высоко подбросил мяч. — Восемь-семь!

Его друг бросился к нему с криками: «Мы победили памятники! Мы победили памятники!» И они начали скакать и вопить, как если бы по меньшей мере выиграли чемпионат мира.

Свой человек

Ночью Лукачу опять снилось, что он в джунглях. Скачет с ветки на ветку, лопает бананы, трахает самочек. «Подходите, вы, трусишки! — сияя на солнце роскошной шерстью, Лукач бросал вызов другим самцам. — Подходите, дядя Лукач покажет вам, где раки зимуют!» Но все остальные самцы боялись и оставались в своих укрытиях, зная, что с Лукачем лучше не связываться.

Лукач проснулся с жуткой головной болью. Ранки по всему телу адски горели. Из некоторых тек вязкий гной — видно, Лукач снова чесался во сне. Он вылез из клетки, запер за собой дверь и поспешил в экспериментальную лабораторию номер три (лабораторию по исследованию рака кожи).

Он гордился местом своей работы. В то время как большинство других животных использовались для маловажных опытов, как, скажем, в лабораториях номер два (косметика) и четыре (падающее веко), Лукач был частью действительно важного эксперимента. Он как раз успел к девятичасовой инъекции. Укол делала Ирена. «Прекрати расчесывать раны, Лукач, — сказала Ирена. — От этого только хуже становится». Лукач прекратил. Ирену он любил больше всех остальных ассистенток.

«Как ты думаешь, — спросил Лукач, пока Ирена вводила ему лекарство, — когда эксперимент закончится и мы найдем средство от рака, мне дадут отпуск? Я ужасно скучаю по джунглям». Ирена вытащила иголку из его руки, и он увидел, что она расстроена.

«Не волнуйся, Ирена, — он попытался успокоить ее. — Я не уеду надолго, ты же меня знаешь, я рабочая скотинка, за месяц отпуска я начну от скуки на стены лезть. Когда вернусь, вызовусь участвовать в опытах по Альцгеймеру и мы снова сможем работать вместе». Ирена обняла его и заплакала, и Лукач несколько растерялся. «Эй, у меня есть идея, — сказал он, поглаживая ее по плечу. — Может, ты тоже возьмешь отпуск и мы поедем в джунгли вместе? Я смогу показать тебе, где я вырос. Семью, природу. Тебе ужасно понравится. Там все такое зеленое».

Ирена не ответила и продолжала плакать, но постепенно слезы иссякли. Перестав плакать, она отпустила Лукача, сделала шаг назад и улыбнулась. «Кончено, я поеду с тобой, — сказала она. — В этом году они будут просто обязаны дать мне отпуск». — «Чудно! — обрадовался Лукач и заглянул ей в глаза, прячущиеся за мокрыми ресницами. — Там будет здорово, — пообещал он. — Ты еще увидишь, как нам будет здорово!»