Я – Беглый - Михаил Пробатов

Потом, когда он, переговорив о чём-то с бабушкой уходит снова в темноту, бабушка с её характерным выговором польской еврейки произносит что-то вовсе мне непонятное:

— Люблю очызну я, но странною любовю…

Много лет спустя, это было начало девяностых, я работал на Хованском кладбище в небольшой бригаде по установке памятников и заливке цоколей и цветников. В тот сезон на Хавань, на заработки, приехали украинцы. Их было много. И были они — каждый, будто чем-то ушиблен. У нас, местных, с ними то и дело вспыхивали драки, потому что они сбивали цены, да и просто были лишние, работы стало не хватать из-за них.

— Слушай, брат, ты, что хошь, мне говори, а я вас в ментуру сдам или солнцевских натравлю, — сказал наш бригадир. — Моё дело, людей накормить. Мы здесь всю жизнь работаем, а вас тут понаехало, а работы мало.

— Та ты ж почекай, брат, послухай, шо я кажу…

— Или вечером проедем и все ваши заливки побьём. Я так не могу. Ребята меня съедят.

— Почекай, брат. Не будь ты мусором поганым. Поверишь? Малы диты з голоду пухнуть, и работы немае…

— А-а-а, чтоб вы пропали. Ты мне о своём, а мне надо — о своём. Я правильно говорю?

— Почекай…

Вечером мы ехали на тракторе в раздевалку. Что-то мне послышалось вдалеке.

— Стой! — крикнул я и взял водителя за плечо. — Выруби двигатель.

В сумерках слышалась песня. Всё та же. «Распрягайтэ, хлопци, коней…».

— Хохлы поют. И точно, распрягайте. Приехали. Я служил с ними.

— Ну, ёбаная жисть, а! — сказал бригадир. — И до чего ж, суки, людей довели… Ну, что делать? Спроси у своего Ельцина.

— А он знает?

В 2002 году, в Иерусалиме, меня как сотрудника русскоязычной газеты «Новости недели» пригласили на торжественное собрание, посвящённое учреждению Общества украино-израильской дружбы. Они, однако, опоздали на полгода. Я уж из газеты вылетел и работал на конвейере моечной машины в огромном пищевом цеху. Это каторга, такая, что я и в Северной Атлантике не видал. Платят, правда, неплохо.

На этом собрании присутствовал представитель украинского консульства, и сказано было очень много хороших слов. И выступил руководитель Тель-Авивского ансамбля украинской песни и пляски. Ансамбль на днях отправлялся в турне, в Европу и Штаты. «Но, безусловно, свой первый концерт в этой поездке мы дадим в Киеве. Как бы то ни было, а каждый из нас родился на Украине, и никто этого не забудет никогда!» — было очень трогательно.

Я попросил слова. Я стал говорить о том, что в Израиле среди новых репатриантов очень много этнических украинцев, приехавших с жёнами-еврейками или как-то иначе. Они являются полноправными гражданами страны, но положение их вдвойне нелегко, потому что украинские евреи по вполне понятным причинам относятся к ним неласково. Я работаю с этими людьми на очень тяжёлом производстве, украинцы всегда охотно идут на тяжёлую работу в надежде, что трудовые руки их спасут. Но то и дело возникают стычки:

— Вам на Украине евреев было много. Хорошо. Мы уехали, а вы за нами потянулись, — возразить нечего, но никто не заказывает себе судьбы, нет такого стола заказов.

Украинцами набиты тюрьмы, ночлежки, практически каждая проститутка на улице — украинка, полно бомжей, множество украинцев, не имея жилья и работы, начинают пить, а наркологическая помощь в Израиле существует виртуально, поскольку алкоголизм — проблема на Ближнем Востоке вообще новая. И никакой защиты эти люди не имеют, украинское землячество материальными средствами не располагает.

Министерство Абсорбции занято, естественно, устройством репатриантов независимо от их национальности.

Нет возможности выделять специальное время и какие-то ресурсы для репатриантов-украинцев. Они идут в общем потоке.

Всё это было выслушано в гробовом молчании. Консульский представитель смотрел мимо меня с каменным лицом. Я немного подождал, не скажет ли кто чего-нибудь. Никто ничего не сказал. Я ушёл. Мне было очень стыдно.

Заодно из этого отрывка станет ясно, почему я не смог работать в газете «Новости Недели». Вообще, в Израиле мне было очень интересно. И я туда вернусь, на какое-то время, потому что навсегда — я не приезжаю никуда. Вернусь, если хватит сил. Я за Израиль, но против людей, которые устроили себе из этой страны кормушку, для чего необходимо было, буквально, окутать Эрец-Исраэль завесой бессовестной лжи. Ни одна страна на свете для этого не пригодна. Израиль, тем более. Но об этом — в другой раз.

Дай мне, Боже, к твоим небесам ледянымПрикоснуться пылающим лбом.И усну я, и стану туманом ночным,И во сне я над лесом пройду, словно дым –В небо звёздное зыбким столбом.И меня в эту ночь ты к себе позови!Пусть, не зная Креста и Венца,Спят усталые бедные братья мои.До утра Гефсиманском саду — соловьи,И сбывается воля Отца.А хмельная Россия все песни своиБез меня допоёт до конца.

На тяжёлом серебряном блюдеОстывала в крови голова.Приходили какие-то люди,Говорили пустые слова.А царевна! Царевна плясала.Над столицей вставала заряИ пустая огромная залаПолыхала в глазах у царя.

Тоска высокая, да небо низкое…А знаешь русскую судьбу мою?Брусника сладкая, а клюква кислая,Любовь далёкая, разлука близкая,А водка горькая в моём краю.

ВераТам жили люди, и шакалыИ крысы, и нетопыри.И нечисти иной хваталоВ трухлявом сене и пыли.Они пред идолом кривлялись –Он был из сучьев и тряпья.Рычали, грызлись и лизались,И там была судьба моя.Я весь был там — в крови и плоти,И всем был враг, и всем был брат.И весь по горло был в работеЛюбовных игр и злобных драк.И по ночам, когда в пещереКолдун свой факел зажигал,Я приходил и гнусной вере,И гнусной мудрости внимал.Но в глубине души дремучейЯ знал, что где-то воля есть,Что в небесах и птиц летучих,И звёзд таинственных не счесть.И вот, я из пещеры вышел,Но не нашёл, чего искал.Взлетел — и вижу: крыши, крыши,Их искорёженный металл…И я летел. И где-то там,Вдали, над миром обречённымЛаодикийской Церкви храмВознёсся куполом злачённым!

Мой старый кот

Эту историю я хочу посвятить одному славному, доброму и храброму израильскому парню, еврейскому солдату, резервисту Армии обороны, который — это вполне естественно в его возрасте — считает меня старым дураком.