Мой любезный Веньямин - Шмиэл Сандлер

"Утром я проснулся поздно. Белла уже ушла: в восемь она встречала мужа с ночной смены. Я чувствовал себя скверно. Было такое ощущение, будто меня использовали под эстраду для демонстрации народных танцев. Каждое мое движение отзывалось острой саднящей болью во всем теле. Особенно изматывала резь в пояснице. Она не давала мне спать всю ночь, а когда под утро, ласкаемый любимой женщиной, я все-таки прикорнул немного, мне приснилось, будто на спине у меня возводят кирпичную кладку, которая с каждой секундой растет все выше и выше, норовя размозжить позвоночник. Я проснулся оттого, что какие-то странные люди вдруг разрушили ненавистную кладь на пояснице и приготовились разрывать ее экскаваторами под котлован. Отходя от кошмара, я прислушался к затухающей боли в позвоночнике. Хотелось понежиться еще немного в постели, но надо было идти на работу, и я заставил себя подняться. Потирая ушибы, и оглашая квартиру громкими стенаниями, я зашлепал в дырявых тапках к ванной. Проходя мимо подоконника, я наткнулся на цветок старика. К моему удивлению, не цветок это уже был, а целое дерево с толстым ветвистым стволом. "При таком развитии, чего доброго, он и потолок пробьет, пронеслось в голове, - возись теперь с ним" Но тут же я вспомнил умоляющие глаза старика и его предсмертные слова - "Уилл, не отдавай никому..." И мне стало стыдно. "Один раз в жизни тебе представился случай сделать добро, не опасаясь, что за это тебе воздадут злом и ты... Трудно разве изредка поливать эту дылду водичкой? Ничего, будешь, как миленький поливать, и ухаживать за ним будешь, раз обещал человеку" Кряхтя и постанывая, я с трудом натянул на себя одежду и долго еще искал пляжные очки, чтобы прикрыть фонари под глазами. Носить очки я не люблю. Мне мнится в этом некая претензия, но я всегда держу их при себе на один и тот же случай. После смерти моего отца, старый ботаник, знавший его еще по Ташкенту, решил почему-то, что он обязан заботиться о моем нравственном воспитании. Изо дня в день старина утомлял меня скучными проповедями, каждая из которых завершалась одним и тем же призывом: "Порядочный человек должен делать добро окружающим!" Порядочным я чувствовал себя всегда, но особого желания творить добро без разбора, как-то не испытывал. Впрочем, дабы не огорчать старика (все же он подкидывал мне бабки), раз или два в год я пытался тем или иным способом осчастливить кого либо из ближних. Но почти всегда мои благостные порывы завершались плачевно: не оценив моих усилий, ближний, обыкновенно, посылал меня подальше, я, понятно, в долгу не оставался и дело, порой, завершалось прямой конфронтацией. Неудачи расхолаживали меня, но почему-то вдохновляли старика. "Творя добро, ты как бы любуешься собой, - терпеливо вдалбливал он мне, - поэтому у тебя ничего не выходит. Скромнее надо быть, Уилл, Помощь людям проистекает из добрых побуждений души, а не из тщеславия и самолюбования ради" Чтобы утешить старика, я делал еще несколько отчаянных попыток - сеять разумное и доброе - помогал свежим репатриантам, скажем, в основном советами, но ничего кроме затаенного раздражения с их стороны также не поимел. И все же единственный удачный пример в моей практике был. Я имею в виду Беллу: я помог ей освоить иврит, и она отблагодарила меня, подарив мне свою любовь и преданность. От других соседей-репатриантов благодарности, увы, ждать не приходилось, а я считал пустым делом сеять доброе за вялое спасибо, хотя именно этого добивался старик, призывая меня заниматься добродетелью активно и безвозмездно.

2

В тот вечер я поссорился с Беллой и назло ей решил весело провести время в дискотеке. Пару себе я подыскал быстро. Ее звали Оранит. Это была веселая, шумная иранская еврейка из южного Тель-Авива. Я знал ее еще по школе. Мы учились в параллельных классах и, вероятно, тогда еще она положила на меня глаз. Мы выдали с ней танго и вальс, а потом ей вдруг вздумалось плясать мазурку. Она слышала про нее от русской соседки, в прошлом балерины академического театра, а ныне рабочей по уборке автобусов. Я не имел соседей столь культурного уровня и в мазурке, естественно, разбирался не более, чем швейцар дансинга Хаим в теории относительности Эйнштейна. Моя дама понимала в ней не лучше - соседка дала ей не более одного урока, но ей непременно хотелось произвести на меня хорошее впечатление: "Делай как я, Ури!" - сказала она и, весело потащила меня в круг. Мы заняли исходную позицию и в течение последующих трех минут я напрочь отдавил пылкой персиянке все ноги. Нет сомнений, что, выполняя ближайшее "Па" я непременно уронил бы ее на белоснежный паркет зала, но, к счастью, на одном из опасных поворотов ее подхватил молодой красавец из Бухары, и они вместе стали лихо отплясывать андижанскую польку. Отделавшись от знойной Орит, я решил высмотреть себе партнершу без танцевальных претензий и с бедрами покруче, чем у Беллы. Мне хотелось доказать своей подруге, что свет на ней клином не сошелся. В последнее время у нас с ней не ладилось. Ей вдруг показалось, что я ничего не смыслю в философии и не умею экспериментировать в любви. Ее слова больно ранили меня. Я боялся потерять Беллу. В глубине души я и сам сомневался в том, что устраиваю ее как мужчину, и мне было просто необходимо изменить ей, чтобы доказать себе чего я стою. Я мог, конечно, переспать с одной из проституток у себя на работе: все они хорошо ко мне относились и охотно пошли бы мне навстречу. Но мне не хотелось унижать ее и себя этой связью за плату. Я хотел подыскать себе порядочную девушку, с которой можно было провести время, а заодно проверить потенциал своей сексуальной фантазии. В том, что я найду себе такую подругу, я не сомневался, впрочем, также как и в том, что, без труда склоню ее к любви. "По крайней мере, обойдемся в постели без Карла Маркса" - утешался я, высмотрев в толпе девчонку в мини юбке, облегавшей ее изящную попу, которую я мысленно назвал: "Бутон" Я уже направился к своей избраннице, чтобы пригласить ее на танец, но в это время к ней подступили трое подвыпивших джентльмена и грубо стали требовать, чтобы она танцевала с одним из них. Сославшись на нездоровье, дама просила оставить ее в покое. Но Джентльмены вдруг взъярились и со словами - "Ах ты русская б...!!" - нагло стали лапать руками. Обладательница "Бутона" пыталась вырваться, но охамевшие жеребцы, смеха ради, принялись сдирать с нее юбку. Когда разыгрываются подобные эксцессы, люди вокруг начинают убеждать себя в том, что от их вмешательства мир лучше не станет. Так было и на сей раз: музыканты стали играть вполголоса, танцующие сбавили темп, а созерцатели у стен устремили задумчивые взоры куда-то вдаль. Помня о том, что сотворение добра у меня неизбежно связано с риском, я отважно подошел к расшалившимся молодчикам и в резкой форме высказал им все, что я о них думал. Позже я узнал, что хулиганы оказались крупными специалистами по знаменитой японской борьбе, рассчитанной на противоборство одного человека с группой в семь-восемь вооруженных людей. Все втроем вышеупомянутые джентльмены могли справиться с вооруженной кодлой в 24 человека. Я же был один и без нагана. Это было захватывающее зрелище. Манипулируя руками, и пронзительно выкрикивая что-то на японском, самураи несколько раз подбрасывали меня к потолку, но не ловили. Затем они перешли к приемам с активным подключением ног. Они отпасовывали меня один другому с возгласами - "Я здесь, Додик!.. Пасуй сюда, Мотя!" Они устроили в клубе футбольное поле. Причем на одном конце площадки воротами служили входные двери, а по другую сторону - эстрада. Столь бурное развлечение, заключающееся в изощренной пасовке моей особы, вскоре им надоело и они, под угодливые аплодисменты оркестрантов, забили мною ворота, которыми служили двери, после чего с миром удалились. Три месяца после этого незабываемого матча я пролежал в гипсе на левом боку, потом еще месяц на правом. Все это время старик приносил мне в палату свежие помидоры. Но самое главное, этот случай не только помирил меня с Беллой, но даже стимулировал как-то мою сексуальную фантазию: я вдохновенно трахал ее на задворках больницы, опираясь на костыли и, выкрикивая цитаты из произведения Владимира Ленина "Империализм, как последняя стадия капитализма" Работа Ильича пришлась по душе моей подруге и за время пребывания в травматологическом отделении мы не раз штудировали ее от корки и до корки. Это был единственный, пожалуй случай в моей практике, когда очки мне не понадобились. Но сегодня утром они очень даже пригодились мне"