Гибель богов - Владимиp Югов

- Хватит, - закричал первым Метляев, - к черту эту остальную часть.

Можно было его понять. Весь он почернел, ибо, как простаку, ему вместе с самим бригадиром и Васькой Вахниным в этих условиях доставалась самая тяжелая часть работы: лесины им надо было выковырять из болотной жижи и тоском тащить до канала, где еще осталась какая-то часть воды.

- Доделаем, - рассудительно успокоил бригадир, подталкивая жердь под очередную лесину. - Ну, взяли, Коля! Еще один плотик, и баста!

Они взяли еще и еще, потом еще, и уже выбились из сил перед самым обедом. Нюша им принесла обед сюда, все потянулись к лужку, где она расстелила скатерку. Лишь Акишиев не уступал, пихая к каналу очередную лесину.

...Если бы кто-то потом описывал его историю, он, конечно, сказал бы: Акишиев здесь первый раз подорвался, здесь он, потеряв в них веру, решил доказать: до последней лесины можно вызволить, до последнего бревна привезти в строящийся поселок. Он не ушел даже тогда, когда остался один: ушел и Мокрушин.

Лишь помогала ему Нюша. Последнюю лесину они перекатывали долго и бесполезно, Акишиев не сдался и после того, как где-то под ребрами у него ойкнуло, в глазах поплыли черные мухи, он уткнулся коленом в грязь... Потом он встал, потом он дотащился до плотов, потом он последнее бревнище увязал, еще что-то Нюше сказал, и упал на еловую постель, сготовленную кем-то. Он уснул мертвым сном.

19

"Стоит ли это все того, чтобы отдавать свою жизнь капля за каплей? Совершать такие поступки, умирать на плоту от боли? Есть-то дела крупные, благородные! Что же метать бисер перед свиньями?" - "Тихо, Нюшенька, сладко поспи! Не стоят они того!" - "Одни живут и поражают своей исключительностью, а он... Он, знаете о чем рассказывал, когда упал на плоту и говорил мне тихо, скрывая страдание: "Метляева ты зря так не долюбливаешь! Привлекательный человек! Хочет ведь лучше стать"... Это о том самом Метляеве, который по сути первым поставил Сашу-то в такое положение. "Верить надо в людей, Нюша! Человек сложный, умный, но изломанный... Он десятым в бедной семье рос... Доброту-то и этот леший в себе скрывает. Говорит, запряжет, бывало, тятя в бричку Орлика. На душе сладко от езды быстрой!"... Они бросили его, он надорвался, а виду не показал"... - "Спи, спи!" - "Как же... как же... Идут люди, их в кино показывают... мысль о долге каждого перед человечеством... а тут... тут всего простой пример... Как же теперь буду жить! Без Сашеньки, без его смеха, без дела его..."

Акишиев упал на еловую постель. Внутри все разрывалось, боль усиливалась с каждой минутой.

- Ты-ка, дай мне водички, - попросил он.

Нюша опрометью бросилась за кружкой, которая была в куче посуды там, на лужке.

- Зачем? Ты из ладошек...

Она, волнуясь, спешно вымыла руки и зачерпнула в большие свои ладони студеной речной воды.

Он стал нежадно пить.

- Пахнет-то, - сказал он, глядя на нее ласково, - снегами... Как это ты пела-то? Идут белые снеги, и я тоже уйду?

- Где болит, Сашенька? - Она впервые так назвала его и прильнула к его тяжело поднимающейся и опускающейся груди.

- Ничего, уже проходит... Который теперь час-то?

- Рассветает, поди, - сказала она.

- Вот жизнь! - он тихо улыбнулся. - Все свет и свет, ни тебе полнолуния, ни тебе темноты...

- А полнолуние, Сашенька, теперь и есть... Ты-ка взгляни на небо-то...

- Ага, полнолуние... Ты не обидешься на меня, что я тебе скажу? Нет?

- Нет, - тихо прошептала она, догадываясь, о чем он ей скажет.

- Ты самая красивая девушка, Нюша... Но согрешил я... Согрешил с Клавкой... Совесть меня мучает...

Она замерла, напружинилась вся.

- Клавка-то растерялась... Растерялась... И вдумчивая, и мучает ее что-то, а я-то и вовсе болезненно сознаю, что теперь-то нельзя ничего переиначить... Нельзя...

Она не отвечала ему, в душе тяжело что-то билось, и она не понимала, как надо поступать ей.

- Вот и вся мудрость... Самая ты красивая девушка, а совесть меня мучает... Это все-то не придумаешь и не пропоешь, как в песнях, это все потому, что в обратную сторону не повернешь... Почитай мне что-нибудь... легче, глядишь, будет!

Мокрушин, вернувшись к ним, увидел их рядом, - она над ним плакала. Мокрушин поднял ее, вынес на берег, затем бережно выносил и Санькино обессиленное тело. "Что же ты так-то? - шептал он. - Чего же так, выходит-то? - он говорил сам с собой. - Ну, ничего! - Сам себе и отвечал. - Потерпи! Мы тебя к Михалычу, на кордон, там и доктор... Там и бабка его травкой отпоит..."

Нюша шла за ними следом и все ревела, до самого кордона.

20

Наконец, все выяснилось. Лишь Клавка не сдавалась, настаивала на суде, грозилась сама дать десять лет, не меньше. Но отпущенная и никем уже не задерживаемая, Нюша уезжала на той самой Мошке, на которой приехал в поселок Саша Акишиев.

"Саша, Саша! - повторяла про себя, когда Мошка закачалась на волне. Да умерла бы я - не отравила, Саша! Родной мой! Кто же доглядит тебя?"

- Хорошо, что уехала, - сказал следователь. - Сидит таких понапрасну много.