Краем глаза - Дин Кунц

— Вроде бы есть некое снадобье, именуемое ипекак, не так ли? — спросил Ванадий у Джима Паркхерста.

— Да. Высушенный корень растения, произрастающего в Бразилии. Называется оно ипекакуана. Очень эффективно вызывает рвоту. Активным ингредиентом является сильнодействующий белый алкалоид эметин.

— И продается это средство без рецепта?

— Да. В виде сиропа. Его необходимо иметь в домашней аптечке. На случай, если ребенок проглотит какой-нибудь яд и возникнет необходимость срочно очистить ему желудок.

— В прошлом ноябре я бы с удовольствием воспользовался этим средством.

— Вас отравили?

— Нас всех отравили, доктор. — Неторопливый, размеренный голос детектива Ванадия вызывал у Младшего злость. — Мы же выбирали президента, помните? И во время предвыборной кампании ипекак не раз и не два пришелся бы очень кстати. А что еще может помочь как следует блевануть?

— Ну… апоморфин гидрохлорид.

— Добыть сложнее, чем ипекак.

— Да. Хлорид натрия тоже сработает. Обыкновенная поваренная соль. Если сделать концентрированный раствор, вывернет наизнанку.

— Ее труднее определить, чем ипекак или апоморфин гидрохлорид.

— Определить? — переспросил Паркхерст.

— В блевотине.

— Вы хотите сказать, в рвотных продуктах?

— Извините, я забыл, что нахожусь в приличном месте. Да, я хотел сказать, в рвотных продуктах.

— Ну, лаборатория сумеет определить ненормально высокое содержание соли, однако в суде эти результаты ничего не дадут. Он может сказать, что наелся соленой рыбы.

— Едва ли он воспользовался соленой водой. Ее надо выпить много, и аккурат перед тем, как его вывернуло, но вокруг находились копы, которые по понятной причине не спускали с него глаз. Ипекак выпускается в капсулах?

— Полагаю, что любой может наполнить пустую желатиновую капсулу сиропом, — ответил Паркхерст. — Но…

— Почему нет, есть же у нас любители самокруток. Значит, он мог держать несколько капсул в ладони, незаметно проглотить их без воды и дожидаться, пока желатин растворится в желудке и подействует ипекак.

Вот тут по тону дружелюбного врача почувствовалось, что маловероятная гипотеза детектива и его вопросы начинают ему надоедать.

— Я очень сомневаюсь, что доза ипекака может вызвать столь интенсивную реакцию, как в нашем случае… и уж конечно, упаси бог, не фарингеальное кровотечение. Ипекак — безопасное лекарственное средство, иначе оно не отпускалось бы без рецепта.

— Если он принял тройную или четверную дозу…

— Не имеет никакого значения, — возразил Паркхерст. — Много ипекака или мало — реакция будет одинаковой. О передозировке речи быть не может, потому что ипекак вызывает рвоту, и при этом избыток ипекака исторгается из желудка вместе со всем остальным.

— Тогда, сколько бы ни было ипекака, мало или много, он обнаружится в его блевотине. Извините меня… в рвотных продуктах.

— Если вы рассчитываете, что больница предоставит вам образец его выделений…

— Выделений?

— Рвотных продуктов.

— Меня очень легко запутать, доктор. От обилия терминов голова у меня идет кругом. Нельзя ли нам ограничиться блевотиной?

— Фельдшеры сразу моют тазик для рвотных продуктов, если приходится его использовать. Грязные полотенца и простыни уже наверняка выстираны.

— Ничего страшного. Образцы я собрал.

— Собрали?

— Как вещественное доказательство.

Младший обиделся. Более того, ужасно разозлился. Это же безобразие. Содержимое его желудка, до которого никому не должно быть дела, собирают в пластиковый пакетик, без его разрешения, более того, без его ведома. Что за этим последует? Его накачают морфином и во сне возьмут на анализ кал? Сбор блевотины, безусловно, является нарушением конституции Соединенных Штатов, вступает в прямое противоречие с правом любого гражданина не давать показания против себя. Это же пощечина правосудию, попрание высшего закона страны.

Он, разумеется, не принимал ни ипекака, ни другого рвотного, так что никаких улик против него им не найти. Но он все равно злился, из принципа.

Возможно, доктора Паркхерста тоже возмутило это самоуправство детектива, от которого на милю несло фашизмом и фанатизмом, потому что голос его резко изменился.

— Мне нужно осмотреть нескольких больных. Надеюсь, что к вечернему обходу мистер Каин придет в себя, но я хочу, чтобы до завтра вы его не беспокоили.

Ванадий никак не отреагировал на просьбу врача.

— Еще один вопрос, доктор. Если это острый нервный эмезиз, как вы предполагаете, не может ли быть для него другой причины, помимо душевной боли, вызванной скоропостижной смертью жены?

— Не могу представить себе более очевидной причины.

— Вина, — ответил детектив. — Если он ее убил, не может ли всесокрушающее чувство вины, точно так же, как душевная боль, вызвать острый нервный эмезиз?

— Не могу этого утверждать. Я не психиатр и не психолог.

— Мне достаточно вашей догадки, доктор.

— Я — врач, а не прокурор. И не привык кого-либо обвинять, особенно моих пациентов.

— Очень прошу, удовлетворите мое любопытство. Первый и последний раз. Если причиной может быть душевная боль, то почему не вина?

Доктор Паркхерст долго обдумывал вопрос, хотя ему сразу следовало послать детектива ко всем чертям.

— Ну… да, полагаю, такое возможно.

«Слабохарактерный, забывший про этику, говняный костоправ», — с горечью подумал Младший.

— Пожалуй, я подожду, пока мистер Каин придет в себя, — сказал Ванадий. — Делать мне все равно больше нечего.

В голосе Паркхерста вдруг появились властные нотки, заговорил он тоном властителя вселенной, которому его, должно быть, научили на специальном курсе медицинского института. Да только вспомнил он об этих навыках слишком поздно.

— Мой пациент очень слаб. Его нельзя волновать, детектив. Я действительно не хочу, чтобы ваши допросы начались раньше завтрашнего дня.

— Конечно, конечно. Я не собираюсь его допрашивать. Я просто… понаблюдаю.

Исходя из звуков, Младший понял, что детектив вновь устроился в кресле.

Младшему оставалось только надеяться, что Паркхерст грудью встанет на защиту прав своего пациента. Но его надежды не оправдались.

После долгой паузы он услышал голос врача:

— Вы можете зажечь настольную лампу.

— Мне и так хорошо.

— Ее свет не потревожит пациента.

— Мне нравится темнота.

— Это очень необычно.

— Пожалуй, — согласился Ванадий.

Окончательно признав свое поражение, Паркхерст покинул палату. Тяжелая дверь вздохнула, мягко закрывшись, отрезав скрип каучуковых подошв, шуршание накрахмаленных халатов и прочие шумы, создаваемые медицинскими сестрами, торопливо пробегающими по коридору.