Костер - Константин Федин

— Примани ее, примани куском! — кричал Прокоп Мавре.

— Беги скорей неси хлебушка, — кричала мать Антону, кидаясь за коровой и опять улестливо призывая: — Чернав, Чернав!

Матвей тоже двинулся на помощь, зашел спереди, стал в линию с отступавшим перед рогами отцом.

Лидия перехватила у Антона на бегу ломоть хлеба, бросилась вперед. Мавра хотела взять у ней хлеб, но Лидия стала отламывать кусок себе.

— Отдай хозяйке, хозяйке отдай! — с сердцем крикнул на нее Илья.

Мавра вырвала ломоть из рук невестки.

— Хороша хозяйка! Спохватилась! — во весь голос откликнулась Лидия. — Меня сразу признала б, а ты покланяйся ей, покланяйся!

Легкой, но уже скорой трусцой Прокоп нагнал корову. Он потряс у ней перед носом коротким своим кнутовищем, спокойно потянул за самую кривулину могучего рога в сторону. Чуть заворачивая, она сделала шага два и стала.

— Потчуй ее, потчуй да мани, — велел Мавре пастух, увидев, как Чернавка раздула ноздри и шумно дыхнула на хлеб. Повернувшись к мужикам, он сказал веско: — Справная животина, Илья Антоныч. Все при ней. Ляжка маленько бедна. А так — куда! Во всем стаде нарядней нету.

Он перевел глаз на Матвея, подмигнул ему с добродушной улыбкой.

— Дворычку прибыл?.. Слыхал от братишки от твово…

Матвей уже давно улыбался ему, изумленный до пясточки знакомым видом коржицкого старожила. Коричневое худое лицо его, словно окованное потемневшей медью, удлинялось бороденкой, похожей на скрученный жгутиком клок газеты — черный волос, как строчки, перевивался с белым. Даже парусиновый вроде халата армячишко, знаменитый тем, что Прокоп его не клал, а ставил, и он стоял, растопырив твердые рукава, — даже этот армячишко по-прежнему колоколом окружал поджарое тело старика.

— Гроши, чай, отцу привез, — еще раз мигнул он.

Матвей смеялся, жал его зачерствелую руку с таким чувством, точно встреча была если не самой любовной, то самой веселой из всех. И он повторил привечанье Прокопа, как оно им сказалось, слово в слово:

— Здравствуй тебе, добрый человек!

Они вошли во двор следом за хозяйкой, голос которой звучал теперь уверенно: Чернавка охотно тянулась за кусочками, пожевывая и мотая головой.

Под поветью опять вспыхнул перекор с невесткой. Пока Мавра наскоро взбалтывала мешалкой пойло и обмывала вымя, Лидия следила за каждым ее движеньем. Она стояла поодаль — руки за спину, одну ногу вперед, чуточек поводя носком туда-сюда. Было в ней что-то от надсмотрщика, придирчиво выжидающего у работника какого-нибудь промаха.

Мавра, ополоснув и смазав маслом руки, сказала, не глядя на невестку:

— Шла бы ты, Лида Харитоновна, в избу. Устанешь стоямши.

Не поспела Лидия выговорить закипевшего в ответ слова, как Прокоп, в голос хозяйке, прибавил:

— Лишний глаз дойке не помога.

— Это ктой-то тут лишний! Я — родня. А ты кто?

— А я никто, — легко ответил Прокоп. — Пастух скотину не сглазит.

— А я что? Пригнала, не сглазила, а сейчас сглажу?

— А коль и не сглазишь, нешто глазеть в подойник можно?

Матвей стал между пастухом и Лидией, совсем по-кавалерски предложил:

— Не пойдемте, Лидия Харитоновна, до горенки? Переодеться, может… к вечере.

Она стихла, от неожиданности зажмурилась, потом раскрыла на него глаза.

— Во чтой-то буду я переодеваться? Из дома вышла — ватник на плечи накинула да в сумку хлеба горбушку сунула. Истрепала на себе все как есть. Чумичкой пришла. Юбку никак вон не отчищу. А только и слышу что одни поношенья… Да кабы знать, рази я…

Она громко всхлипнула.

— Неужли Степан Антоныч когда пустил бы меня…

— Так как же, — растерялся Матвей, — может… все-таки в горницу?

— Дороги, что ль, не найду? — с досадой отмахнулась она и пошла прочь, в слезах дергая плечами.

Уход ее смутил не одного Матвея, но и хозяина, зато успокоил Мавру.

— Напустила на себя! — тихонько сказала она вслед невестке и быстро пристроилась с подойником к Чернавке.

Прокоп решил взглянуть, как Илья переделывает стойло, и Матвей пошел вместе с ними.

Прислушиваясь к разговору отца с пастухом, он глядел издали на Мавру. Лицо ее хорошо прочертилось в ровном вечернем свете. Притушенное теневой стороной, оно было мягким, сосредоточенным в своем спокойствии и очень шло к ее работе, которая тем краше Матвею казалась, чем дольше он смотрел. Руки ее в дойке двигались без перебивок, сменяя друг друга играючи-плавно.

— Слышь, Матвей! Прокоп говорит, уклон к стоку маловат, — сказал отец, — грунта поболе снять придется.

— Снимем, — ответил Матвей.

— А у кормушки, говорит, глинобитный оставить. Пол-то. Слышь?

— Слышу.

До него, правда, доходило все, о чем толковал Прокоп. Но слышалось ему не одно гуторенье стариков. Слабые, разрозненные звуки деревенского вечера рождались и таяли вдалеке, а рядом, как ход часов, били в подойник короткие струйки молока. Первым их ударам пустой подойник отзывался металлически звонко, потом донце перестало звенеть, но удары еще постукивали по нему резко, а затем начали бить глухо, все больше снижая звук в наполнявшем посуду и пенившемся молоке.

— Тпруся! — тихо погрозила Мавра Чернавке, лягнувшей по подойнику, и приподняла его с земли осторожным усилием.

— Матвей! — позвал отец. — Дверь-то, говорит Прокоп, близко получается. Холодновато не было бы.

Матвей промычал что-то, уже вовсе не вникая в разговор, испытывая одно только чувство слитности с этим вечерним часом, поднявшим из сонной детской памяти лучшее, что она хоронила. «Тут бы и надо жить, — думалось ему. — Нигде больше, как у нас в Коржиках».

Мавра кончила доить. Все подошли к ней.

— Вымя-то мягко ль после дойки? — спросил Прокоп.

— Знамо, мягко, — будто вскользь, но деловито ответила она и прежде чем обвязать рединкой подойник, выждала, пока все заглянули — намного ли он не полон.

— Процежу, отведаете парного, — пообещала она и приветливо досказала: — Приходи сейчас, дядя Прокоп, повечёришь с нами.

Хорошо смекая, на какое вечерянье он зван, Прокоп повеселел и, когда хозяйка ушла, с удовольствием хлопнул ладонью корову по ляжке.

— Лучшенных кровей ярослава! Отродья этакого только на хверме на колхозной увидаешь. Остхризами лучшили породу. Удоем, почитай, два раза больше простой ярославки.

Матвей просиял своею улыбкой.

— Ты вроде зоотехником заделался?

— Я, брат, не вроде. Я нынче куда ученей супротив прежнего! — важно дернул головой Прокоп, и легонько присвистнул, и тут же засмеялся с обоими Веригиными вместе.

И вот с наступленьем темноты все собрались в избе на вечерю. Началась она беседой при свете настенной лампы, которую долго налаживал хозяин, сощипывая с фитиля нагар. К столу не подходили, пока Мавра не собрала ужин, — присели кто где, чисто одетые, медлительные.

Рассчитывая залучить себе в союзники старшего брата, Антон пожаловался, что отец не дает ему пострелять из двустволки. Старое ружье висело под самым потолком, над фотографиями, — его увидел и признал Матвей сразу поутру, как переступил порог горницы, но лишь теперь охотничий разговор пришелся ко времени. Отец давно перестал ходить на охоту, однако на вопрос сына — балуется ли еще этой забавой, уклончиво сказал, что ходит редко.

— Мазать стал? — улыбнулся Матвей. Отец ответил со скрытой гордостью:

— Не случалось.

— Мастер спорта! — похвалил Матвей.

— Где нам!.. В мастерах, поди, твой хозяин ходит… Пуляет еще по тарелочкам, а?

— Нынче весной кто выехал на тягу, — а он — на стрельбище. Опять первым вышел… с хвоста! — мигнул Матвей, и все заулыбались.

— Тарелки-то дома легче бьются, — сказал Прокоп.

Мавра приостановилась с мисками в руках.

— Никак я, сыночек, твоему хозяину фамилье не запомню. Совсем быдто обыкновенно, а начну споминать — не дается!

— А ты подумай о дяде Прокопе и вспомнишь.

— Ну?.. Ужли Прокопов?

— Пастухов, а не Прокопов!

— Вот ведь дура, право! — со смехом воскликнула Мавра.

— Живет-то как хозяин твой? — спросил Прокоп.

— Крепко.

— Слыхал. А с чего?

— С театров.

— С двух ай боле?

— Какое! Может, с сотни целой.

— Ездит, значит?

— Сидит.

— А когда ж поспевает?

— Сидит, пишет для представлений. Напишет, тетрадками сошьют ему, что написал, рассылают по театрам. Во все концы. А там пошло. Афиши клеют, по радио объявляют — приходите, пожалуйста, смотреть, дается пиеса, такая там разэтакая, и как называется, чтобы знали.

— А он?

— Он — считай денежки.

— За тетрадки?

— Ему с билета причитается. Купил ты, к примеру, билет в театр — ему с билета процент.

Прокопу понравился рассказ. Некоторое время, скосив взгляд к плечу, он прислушивался к своим соображениям.