Две коровы и фургон дури - Питер Бенсон

Приятно было вот так лежать в темноте и слушать журчание голоса из радиоприемника. Меня это успокоило. Спокойствие дорого стоит нынче, его надо ценить. Женщина рассказывала о Риме, о том, как древние здания скорбят по погибшим жителям и плачут кровавыми слезами. Иногда можно услышать, как они смеются, сказала она, но чаще они стонут. А когда ходишь по старым улицам, память о похороненных под ними костях многократно усиливает твои эмоции, будь то горе или радость… Да, это я понимаю, подумал я…

Итальянская программа закончилась в полночь, начались новости. Я выполз из кровати, выключил радио, прислушался к тихому шуршанию тишины за окном и, тихонько отодвинув занавеску, выглянул во двор. Все было тихо. Только ветки деревьев в свете луны отбрасывали на землю качающиеся тени. В такую ночь, как эта, не удивишься, если вдруг заметишь в углу двора вереницу эльфов. Да, в такую ночь эльфы вполне могли бы прокрасться на ферму, чтобы подстроить пакость надоедливым людям. А за амбаром мог притаиться голодный пес, он мог сидеть там, задрав голову к луне, высунув язык и мечтая о свеженьком мясце. Да, в подобную ночь и не такое могло случиться, но на самом деле во дворе никого не было. Я улегся в кровать и закрыл глаза.

Я тогда долго стоял над Спайком, сжимая в руках черенок лопаты. Прикидывал, каким образом лучше огреть его, примерял стальное полотнище лопаты к его черепушке. Никогда я не отличался агрессивным нравом, никогда даже не дрался… Но в тот момент я искренне верил, что другого выхода у меня нет. Страх парализовал мой разум, я и сам это понимал, но что мне было делать? А потом мне вдруг пришло в голову, что я, наверное, заразился. Заразился от Спайка его дурной болезнью, его безумием. Понимаете? Сначала он крадет траву, потом я нахожу повешенного бандита, потом он засыпает, я убиваю его лопатой, а потом скрываюсь. Как бы это выглядело, представляете? Все же подумали бы, что я убил его из-за травы! Вот идиот! Дурак ты, Эллиот, неужели это лучшее, до чего ты мог додуматься? Да еще всю жизнь потом мучиться угрызениями совести… Ну нет, мужик, приди в себя, успокойся, разберись, что надо делать, и действуй. Понял? Хороший мальчик, умный мальчик. Почти умный. Я набрал полную грудь воздуха, аккуратно выдохнул его и опустил лопату. Я даже отнес ее обратно во двор, а потом подошел к Спайку и прошептал ему на ухо: «Выкини на хрен всю дурь, Спайк!» Он не проснулся, и я оставил его там же, где и нашел. Спорить с обкуренным спящим болваном не было толку, но домой я ехал осторожно, как будто дорога стала ледяным катком, а я скользил по ней на коньках.

Стоял субботний вечер. Я вспомнил, что хиппушки, с которыми я познакомился в кафе, приглашали меня в гости в субботу, так что, подъехав к перекрестку, я на секунду задумался: свернуть ли мне домой или ехать прямо до Ашбритла? Я поехал прямо и через десять минут уже стучался в дверь их коттеджа.

Дверь мне открыла Сэм. В руке она держала банку сидра и, увидев меня, улыбнулась во все тридцать два зуба.

— Да это же Эллиот! — сказала она. — Эй, давай заходи! — Она взяла меня за руку и потащила внутрь. — Хочешь сидра?

— С удовольствием.

— Щас, погоди секундочку, — сказала она и пошла на кухню.

А я сел за простой деревянный стол. На подоконнике в банках из-под варенья стояли букетики цветов, а в длинных винных бутылках — какие-то композиции из сухих листьев. На стенах были развешаны симпатичные морские пейзажи, и весь дом был пропитан запахами свежей сдобы. Я почувствовал, как страх постепенно отходит, отползает от сердца и сменяется покоем. Как приятно! Жизнь может быть такой — тихой, неторопливой. Никаких безумных скачков — медленное, мирное существование. Комната вдруг показалась мне убежищем, местом, где я мог укрыться от невзгод.

Сэм передала мне бутылку и села напротив. Мы чокнулись бутылками и сделали по глотку.

— Ну и как твоя жизнь? — Ее голос звучал небрежно, но в то же время как-то осторожно, как будто она переходила реку вброд по скользким камням.

Я покачал головой:

— Да ужас.

— Господи, а что у тебя случилось? — Она наклонилась вперед и легонько тронула меня за колено. Я почувствовал прикосновение ее пальцев — мягких, как лапка котенка.

Я провел рукой по волосам. Фу, грязные! Давно пора помыться.

— Ну… — промямлил я и замолчал.

— Расскажи мне. Пожалуйста. Я умею слушать… Я взглянул на нее и почему-то поверил. Я поверил ей, но не мог заставить себя говорить. Мне не хотелось впутывать ее в эту историю, но, может быть, она и сама имела к ней отношение? Откуда я знал, что ей можно доверять? Можно ли доверять хоть кому-нибудь? Мне показалось, что я схожу с ума. Или что я такой же дурак, как мой бедный Спайк. «Да ну на фиг!» — подумал я и сказал:

— Знаешь, я нашел труп в лесу… Он болтался на дереве…

— Боже, так это ты нашел его?

— Да.

— Боже, какой ужас!

— Точно. Сплошной кошмар.

— Тут ты прав. Впрочем, сам-то он точно был кошмарным типом.

— А ты его знала?

— Не то чтобы знала… но несколько раз видела в баре.

— А как его звали?

— Фред.

— А что о нем известно?

— Только то, что он из Бристоля. Переехал сюда весной, жил на ферме под холмом Хенитон. Кажется, это была ферма его брата, а может, и нет, точно не знаю. Да мне какое дело? Но ясно, что там было нечисто.

— В каком смысле?

— В таком, что нельзя выращивать такое количество травы и не засветиться.

— Полагаю, ты права. А ты знаешь, что случилось?

— Я слышала, что какой-то идиот попер у Фреда всю дурь. — Она поднесла бутылку к губам и сделала глоток. — Вот не хотела бы оказаться теперь на его месте! Понятное дело, не так уж и много ее было, но эти люди… они такое никому с рук не спустят! Обязательно накажут его, чтобы другим неповадно было. Это у них закон железный. По-моему, они решили, что это Фред попер траву.

— Кто это «они»?

— Ну кто там ее растил.

— А ты их знаешь?

Она передернула плечами:

— Не знаю и знать не хочу. А ты?

— Упаси бог!

— Вот и хорошо.

— Но забыть не так-то просто. Тот мертвец так и стоит перед глазами…

— Вот жуть какая!

— Ужасно жутко, особенно по ночам… А еще полицейские разговаривали со мной так, как будто я там оказался не случайно.

— А чего ты ждал от нашей полиции?

— Как будто это я его повесил. — На секунду мне показалось, что ей можно все рассказать — о Спайке, о лысом чуваке с ледяными глазами и о том, что у меня с тех пор ломит от ужаса все кости. О сжимающемся от страха сердце, потной коже и сухом языке. Я глотнул сидра, покрутил его во рту и проглотил.

— А ты постарайся думать о чем-нибудь другом.

— Ну например?

— Не знаю… Что ты любишь?

— Что я люблю?

— Да, чем ты занимаешься, когда не работаешь?

Я немного подумал:

— Вообще-то я люблю читать.

— А что ты сейчас читаешь?

— Определитель птиц.

— Так ты любишь птиц?

— Ага, очень.

— Знаешь, я тоже. Я вчера видела трех канюков — они кружили друг над другом…

— Это, наверное, родители учили летать своего птенца, — сказал я авторитетным голосом. И мы поговорили о птицах и о том, как ужасна для бедняжек эта страшная засуха и как мы надеемся, что в будущем году им больше повезет. Мы желали птичкам всего хорошего. Я рассказал ей кучу историй про канюков, как они переносят души умерших фермеров на небесное поле и сеют их в облачные гряды. И как некоторые люди умеют читать тайные знаки в том, каким образом канюки складывают в полете крылья.

— А ты умеешь читать знаки? — спросила Сэм.

— Возможно, кое-что.

— Ой, расскажи мне!

— Я не говорил, что умею.

— Нет, умеешь, умеешь, я же вижу!

— Ну разве что пару знаков.

— Ну расскажи хоть об одном.

— Ну ладно. В общем, если два канюка кружат в противоположных направлениях, значит, в приходе будет пожар. Это — один из знаков. И знаешь что?

— Что?

— Так оно и бывает, — сказал я.

А Сэм сказала:

— Наверное, ты прав!

И я тогда сказал:

— Иногда мне кажется, что в мире происходит что-то, о чем мы и понятия не имеем, — и она сказала:

— Мне тоже так кажется.

И мы еще поговорили, и я почувствовал, как пришло спокойствие и вытащило частички безумия из моей головы. И запихнуло кусочки безумия в самодельную корзинку, накрыло салфеткой и унесло в темный чулан, а я все сидел и слушал Сэм.

Она так хорошо говорила, спокойно и тихо, а когда начала рассказывать мне, как очутилась в Ашбритле, как работала то там, то здесь, как перебиралась с места на место, как пыталась начать свое дело и осесть на одном месте и как у нее снова и снова не получалось, так я совсем утонул в ее голосе и ее глазах. Сэм родилась в Портсмуте. Ее отец служил в военно-морском флоте, и она все детство колесила туда-сюда.