Мальчик из Блока 66. Реальная история ребенка, пережившего Аушвиц и Бухенвальд - Лимор Регев

Аушвиц был не просто названием места. Это была планета, полностью отрезанная от мира, со своими собственными законами.

Каждый день и каждый час мы жили под гнетом страха, ни на мгновение не забывая, что нас могут в любой момент отправить туда, откуда никто не возвращается.

Мы пробыли в Аушвице примерно неделю, когда нам сообщили о переводе в трудовой лагерь.

При известии о том, что мы вот-вот уберемся подальше от высоких труб, из которых днем и ночью валил дым, все испытали огромное облегчение.

Когда борешься за выживание и адаптируешься к новой и ужасающей ситуации, думать о других невозможно. Каждый из нас был занят только собой и жил моментом.

Трудовой лагерь Лагиша

Нас увезли из Аушвица в конце мая.

Вызывали по имени – точнее, по номеру. Всего набралось около сотни человек. Они загнали нас на грузовики и перевезли в небольшой вспомогательный лагерь примерно в двух часах езды от Аушвица.

То, что мы выбрались из Аушвица, означало, что на тот момент нацисты все еще считали нас полезными для себя. Пока нас ценили, сохранялся шанс выжить. Но даже в трудовых лагерях угроза смертного приговора все еще висела над нашими головами. Немцы проводили выборочную «селекцию» и признанных непригодными к работе отправляли в газовые камеры в Биркенау.

Условия в трудовых лагерях были тяжелые. Многие заключенные умирали от голода, холода, изнурительного труда и болезней. Кроме того, время от времени нас подвергали наказаниям, как индивидуальным, так и коллективным, причем нередко без предупреждения или какой-либо причины.

К этому времени я понял, что жизнь еврея столь же никчемна, как чесночная кожура, и что нет никакой уверенности в том, что этот кошмар когда-нибудь закончится. Главным и решающим преимуществом трудового лагеря было то, что в них организованное массовое истребление не проводилось.

Лагиша был подлагерем Аушвица-3 (Буна-Моновиц), главного трудового лагеря всего комплекса. Это был относительно небольшой лагерь, и большинство из семисот заключенных там были евреями из Польши, Югославии и Венгрии. Также там были поляки-неевреи и советские заключенные.

В августе 1944 года, за месяц до его ликвидации, в лагере находилось около семисот заключенных, размещенных в четырех длинных бараках. Рядом с этими бараками располагалась медицинская клиника, а еще три здания служили складами. Днем и ночью лагерь охраняли тридцать пять эсэсовцев.

Нацисты планировали построить там электростанцию для немецкой компании EVO. Заключенные выполняли самые разные трудоемкие физические работы: прокладывали железнодорожные пути, рыли канавы и разгружали технику и строительные материалы.

Нас высадили с грузовиков у входа в лагерь, где уже находился начальник лагеря Хорст Червински, двадцатидвухлетний поляк, завербовавшийся в СС. Его знали как жестокого, безжалостного садиста. В Лагашу Червински пришел из лагеря смерти Биркенау, где служил некоторое время, и первым делом позаботился о том, чтобы сделать нашу жизнь невыносимой. Некоторые заключенные подверглись без всякой на то причины жестокому, бесчеловечному обращению; другие были хладнокровно убиты.

По сравнению с другими лагерями, условия в Лагише были бы сравнительно приемлемыми, если бы не начальник лагеря, жестокий и хладнокровный убийца, из-за чего мы пребывали в постоянном страхе.

Нас распределили по баракам, похожим на те, что были в Аушвице, – бетонные здания с рядами двухъярусных коек внутри. В каждом блоке был свой «староста» – или блоковый, – отвечавший за порядок. Нас с Шани поместили в блок номер 3, и ответственным за наш блок был поляк по имени Янк Хениг, страдавший легкой хромотой.

Лагерь был немноголюдный и относительно чистый, благодаря чему нам удалось избежать эпидемий. По сравнению с другими лагерями, условия в Лагише были бы сравнительно приемлемыми, если бы не начальник лагеря, жестокий и хладнокровный убийца, из-за чего мы пребывали в постоянном страхе.

Внешность Червински могла ввести в заблуждение. Он был высоким красивым мужчиной, и ничто в его лице не выдавало таившейся внутри чудовищной натуры. Зло не всегда выдает себя какими-то внешними признаками, и зачастую самые свирепые нацистские убийцы выглядят заурядными и ничем не примечательными. Если бы я столкнулся с ними в любой другой ситуации, они, скорее всего, произвели бы на меня приятное впечатление и я бы ни за что не догадался, что в их душе таится злобный дьявол.

Распорядок дня в Лагише был таким же, как и во всех других трудовых лагерях комплекса Аушвиц.

Утро начиналось примерно в половине пятого утра, когда было еще совершенно темно. Нас будили криками, вызывая на перекличку, которая проводилась на специально отведенной для этого площадке – Аппельплатц. Для заключенных построение было настоящим кошмаром, повторявшимся дважды в день, утром и вечером, сразу по возвращении с работ. При перекличке полагалось выстраиваться ровными шеренгами и ждать, пока нас посчитают. Иногда нацисты заставляли заключенных выполнять упражнения с шапками – исключительно для забавы.

Даже в лучшем случае перекличка занимала около часа.

В случаях, когда численность стоящих в строю заключенных не совпадала со списочным составом или по каким-либо причинам случалась задержка, мы простаивали иногда по четыре часа, пока начальник лагеря и офицеры запугивали отдельные группы заключенных и издевались над ними.

Поскольку лагерь был небольшой, начальник лично присутствовал на каждой перекличке.

Переклички проводились в любую погоду. Нам повезло в том, что мы прибыли в Лагишу в конце мая, когда установилась относительно приятная погода. Мы с Шани надеялись, что война скоро закончится, по крайней мере до наступления суровой зимы.

Тогда я не знал, что до дня моего освобождения пройдет еще десять месяцев.

Мы делали все возможное для поддержания сил, чтобы оставаться в приемлемой для работы форме даже в те дни, когда бывало трудно подняться, когда едва держали ноги. Появиться на перекличке больным почти наверняка означало незамедлительное вынесение смертного приговора от начальника лагеря.

Червински всегда носил кожаные перчатки. По сей день помню, как он похлопывал ими по ладони, оглядывая стоящих в строю. Ему нравилось издеваться над заключенными, и во время ежедневных перекличек он всегда высматривал тех, кто казался непригодным для работы. Он предлагал заключенным, которые плохо себя чувствуют или имеют какие-либо жалобы, выйти из строя и обратиться к нему. Мы быстро поняли, к чему это приведет, и научились не попадаться в его ловушку.

Когда к нему подходил больной заключенный, несчастного безжалостно избивали. В большинстве случаев жестокая игра начиналась с того, что он размахивал кулаком перед лицом заключенного. После этого многих больных заключенных отправляли в лагерную душевую и велели им ждать там. По окончании переклички Червински подходил к душевым и расстреливал всех из пистолета. Потом тела убитых сжигались.

Пожалуй, тяжелее всего в то время давалось осознание того, что, как бы упорно ни старались мы выжить, дотянуть до конца войны, в конечном итоге жизнь каждого из нас зависела от жестокого, кровожадного человека, и мы могли в любой момент стать жертвами его настроения или прихоти.

Червински нравилось издеваться над заключенными, и во время перекличек он высматривал тех, кто казался непригодным для работы. Когда к нему подходил больной заключенный, его избивали, затем расстреливали.

После утренней переклички раздавали завтрак, если это можно так назвать. Мы получали крошечный квадратный кусочек хлеба, сухой, как опилки, с небольшим кусочком маргарина, приготовленного из химикатов и нисколько не похожего на тот маргарин, который был у нас дома. После этой «трапезы» начинался рабочий день.

Нас разделяли на группы, и каждый получал рабочее задание.

Лагеря-спутники Аушвица-3, в том числе Лагиша, были разбросаны в тех районах, где немцы строили крупные промышленные предприятия. Работали на них в то время в основном подневольные еврейские рабочие.

Нас с Шани определили в группу заключенных, работавших на цементном заводе в промышленной зоне недалеко от лагеря, куда мы ходили каждое утро.

Рабочий день длился долго, и в течение всего этого времени нам строго-настрого запрещалось просто стоять. Любого, кто прекращал работу без причины, расстреливали на месте. Какого-либо установленного перерыва не было, и никакой пищи мы на рабочем месте не получали. После скудного утреннего завтрака никто ничего не ел до самого вечера.

Главным образом мы работали на разгрузке вагонов с цементом рядом с заводом «Сименс».

Это