Джинджер и Фред - Федерико Феллини

Встреча назначена на восемь в кафе «Канова» на Пьяцца дель Пополо. Феллини уже несколько минут ждет там. Потом подъезжает машина производственной части, а после всех — Фьямметта[10] и помреж Норма. Все вместе отправляемся на вокзал Термини. Сегодня первый день съемок: снимаем приезд Джинджер. Для Джульетты Мазины это тоже первый день работы.

— Такова программа на сегодня. Все выспались? Я лично глаз не сомкнул.

План съемок.

Средний план. Носильщик с багажом Джинджер останавливается и оборачивается назад, словно хочет спросить, где же машина.

Средний план. Секретарша телестудии, идущая впереди Джинджер, указывает носильщику на микроавтобус, к которому они и направляются. Носильщик тоже останавливается возле него. В кадре появляется шофер: не поздоровавшись с Джинджер, даже не кивнув ей, он помогает носильщику разместить вещи в машине. Джинджер неспокойна: она недоверчиво проверяет, все ли на месте, затем дает чаевые носильщику. Поблизости от автобуса какой-то проходимец с телевизором без умолку трещит что-то в микрофон, расхваливая новый тип телевизионной антенны. По телевизору крутят рекламу: чьи-то руки протягивают возлежащей в ванне девице роскошное ожерелье. Контрастируя с телеизображением, на тротуаре возвышается огромная куча мусора. На стене надпись: «Рим должен быть чистым».

Средний план. Пока Джинджер направляется к дверце, секретарша телестудии, пройдя вдоль борта машины, садится рядом с шофером и вполголоса называет ему имена остальных пассажиров.

Средний план. Салон микроавтобуса, как бы увиденный глазами Джинджер. Кроме нее там сидят: парень в женском платье и в глубине — два двойника Лючо Далла. Оба улыбаются Джинджер. Джинджер поднимается в машину и устраивается в уголке. Сидящая в машине телерепортерша, небрежно кивнув ей, продолжает задавать свои каверзные вопросы переодетому парню.

Крупный план. Джинджер с веселым удивлением смотрит на двойников. Потом ее внимание привлекает маленький телеэкран, передающий в этот момент какую-то рекламу с Данте Алигьери.

Деталь. Телевизор глазами Джинджер. Спина шофера, включающего мотор.

Средний план. Микроавтобус лавирует среди застрявших в дорожной пробке машин, выбираясь поближе к осевой линии.

— Странно, но от Джульетты я требую больше, чем от любого другого актера. Требую, чтобы она понимала меня с первого слова: мне кажется, что раз она живет внутри круга, очерченного моим воображением, то должна знать все сама.

Первый день съемок, но уже возникла небольшая заминка.

— ...Собачка. Мне бы хотелось приехать в Рим с маленькой комнатной собачкой — белым пушистым комочком. Как ты считаешь, Федерико?

Феллини колеблется:

— ...Пожалуй... Идея, возможно, неплохая. Но, Джульетта, как ты можешь привезти с собой собачку? У тебя и без того уже чемодан, шляпная коробка, несессер, меховое манто. Как ты будешь ее держать? И потом, нам придется таскать ее за собой на все съемки.

Через какое-то время на съемочной площадке появляется в сопровождении своего хозяина очаровательная беленькая собачка — точно такая, какую хотела Джинджер. Производственная часть в отчаянии: это крошечное создание обходится во столько же, во сколько исполнитель одной из главных ролей.

— Всякие неожиданности, роковые совпадения, случайности нередко помогают мне выпутываться из совершенно, казалось бы, безвыходных ситуаций, — говорит Феллини.

И правда. Собачонка заболевает дифтеритом и исчезает вместе со своим хозяином. Производственная часть облегченно вздыхает. А Феллини хватается за мегафон: «Внимание!». Съемки продолжаются.

Смотрю на Федерико. Пытаюсь угадать приметы околдовавшей меня воли этого человека в каком-нибудь жесте, в каком-нибудь движении руки. Не верю, что духовное не проявляется в материальном. И упорствую. Недосыпаю: ведь на моих глазах рождается сновидение, и еще какое. Я устаю. Но своих разысканий не прекращаю. Чувствую себя этаким пигмейчиком, исследующим гиганта. На память приходят слова одного французского философа восемнадцатого века: «Гений — это великое терпение».

Я наблюдаю за ним во время работы. Он преображается. Это совсем не тот человек, который разговаривает со мной, когда я веду машину, или просит помочь ему выбрать шляпу: сам он, видите ли, слишком ленив.

Но в конце концов шляпу выбирает именно он. И водружает ее на голову с таким видом, словно хочет оказать: «...Молодец, вот эта действительно подходит. Наконец-то ты понял, что мне нужно».

Так бывает и после сотого повторения какой-нибудь сцены. Ибо он, видите ли, хочет добиться того, что ему привиделось во сне прошлой ночью. Он даже встал с постели, одолев (наконец-то!) свою лень, и все записал. А может, и нет, может, идея эта пришла ему в голову сию минуту, когда взгляд его упал вот на эту, крепко сбитую старуху. Кто знает, о какой своей старой учительнице он сейчас вспомнил или какое «воспоминание» только что сам себе придумал.

И я ломаю голову, пытаясь его понять.

Понять «его искусство», не укладывающееся ни в какое определение. От науки оно, по-моему, очень далеко, ближе к алхимии. Так я размышляю по пути на киностудию. Да, его страсть проникать в тайну весьма далека от искусства, пожалуй, она все-таки сродни какой-то рудиментарной науке.

В этом, столь милом сердцу поэтов «хаосе» я пытаюсь вести научное исследование. Сидя в уголке, жду, когда же произойдет магическая реакция. И павильон студии кажется мне лабораторией средневекового алхимика с мышами, кроликами, лисами, которые на поверку оказываются людьми, множеством людей.

Понятно, почему Федерико гордится каким-то своим предком, жившим в Специи в XVI веке.

Быть может, я пытаюсь с помощью здравого смысла объяснить то, что объясняется просто генеалогией?

Феллини похож на алхимика, пребывающего в поисках «философского камня». И процесс поиска забавляет и радует его больше, чем сам камень. Здесь очень шумно: вопли, крики, возня. И еще: пыль, дым, руки, ноги, туалеты, томатный соус, пот, уязвленная гордость и слезы бессилия неопытной актрисы.

«Внимание. Мотор». Волшебные слова: сразу же воцаряется тишина — глубокая, благоговейная. И каждая сцена повторяется десять, сто, тысячу раз. И я вновь покидаю съемочную площадку, так ничегошеньки и не поняв. Жил только чувствами. Словно во сне.

Новое решение. Одно из десятков, даже сотен, которые приходится принимать ежедневно. Например, как это, с париком для Джинджер. Множество болванок с париками стоят рядком на столе. Феллини трогает их, разглядывает, изучает. На мой взгляд, все они прекрасны.

А ему все-таки удается подметить мельчайшие различия, увидеть за каждым из них характер, целую судьбу. Заведующий гримерным цехом Рино Карбони молча слушает его замечания.

— ...Вот видишь, у этого парика волосы чуточку подлиннее. Пусть всего на какой-нибудь сантиметр... И уже одно это может сделать Джинджер игривее, симпатичнее, проще. Хотя я не уверен. Не знаю... Решу в другой раз.

— Как это — в другой раз?! Через час съемки, Федерико. — Нотарианни встревожен и озабочен. Он пытается доказать Феллини, что вопрос с прической Джинджер требует немедленного решения.

— ...В рабочем сценарии ведь записано: Джинджер после репетиции в туалете идет в гримерную, где и начинает готовиться к телепередаче. Вот посмотри сам, Федерико, сегодня у нас по плану снимается сцена в гримерной телестудии.

— Да знаю я, знаю, старина. Не беспокойся, — говорит Феллини и уходит, так ничего и не решив.

По-моему, это прекрасно — иметь возможность всегда откладывать свои решения на завтра. Чувствуешь себя молодым, безответственным мальчишкой. Но мне бы хотелось знать, как он разрешит эту проблему в данном случае.

Джинджер уже на месте: сидит перед зеркалом в гримерной. И тут же находится выход из положения: просто ей попался глухой гример и они никак не могут договориться. Джинджер раздражена, она ненавидит весь этот телевизионный мир и с удовольствием сбежала бы отсюда. Но потом она передумывает. Хотя парик пока не надевает. Так он и остается на пластмассовой болванке. Джинджер хватает ее и уносит вместе с париком за кулисы и уже там, перед самым выходом на сцену, напялит парик себе на голову.

Но сцену за кулисами мы будем снимать еще только через неделю. Вот и все. А пока Феллини не надо принимать окончательного решения. Он счастлив. Совсем как школьник, которому удалось увильнуть от ответа по математике.

— Здесь идеально подошел бы пылесос...

Консультант продюсера Пьетро Нотарианни слушает Феллини, посмеиваясь.

— Да, самый лучший «ведущий» — это бытовой электроприбор. Безликий, похожий на робота, бесполый. Как яйцо. Прекрасно подошел бы Сорди. Но у него со зрителем свой особый контакт, и дело кончится тем. что нашего ведущего отождествят с тем неизменным персонажем, которого он представляет уже три десятка лет.