Сошествие ночи - Дэвид Вебер

Облегчение приносил только тот факт, что скорее всего Анжелика погибнет даже раньше него.

— Всем Танго, в атаку! — рявкнул ведущий.

— Вот они, мэм.

При объявлении капитана Рубина Эстер МакКвин поняла руку, прервав свежий доклад лейтенанта Каминетти, и резко повернулась к гигантскому главному экрану.

Обычно на этот экран выводилось расположение и данные о состоянии каждого корабля и каждого оборонительного сооружения обширной сети, защищавшей систему Хевен от любых внешних атак. Теперь же он показывал то, что очень немногие из собравшихся в Операционном Зале когда-либо видели, даже во время учений. Детализованную голографическую карту Нового Парижа и его окрестностей в стокилометровом радиусе. Карту усеивали красные пятна идентифицированных угроз и тонкая россыпь зеленых дружественных частей. МакКвин почувствовала привычный всплеск напряжения увидев появление на карте смертоносного скопления крошечных стрелок.

Наметанным глазом она идентифицировала каждую из появившихся иконок с той же легкостью, с какой обычный человек читает газету, и глаза её сузились.

— Бедные ублюдки.

Она взглянула направо, на звук тихого, исполненного сожаления шепота, и когда их глаза встретились Иван Букато покачал головой.

— Есть захват, — доложил кто-то и МакКвин вернула свое внимание экрану, на котором вокруг стрелок появились кружки целеуказания.

— Они должны знать, что у них нет ни доли шанса, — тихо произнес Букато и она пожала плечами.

— Конечно, — рассеяно согласилась МакКвин. — И тот, кто их послал, тоже знает это. Но он считает, что может ошибаться, поэтому и жертвует ими, чтобы выяснить действительно ли мы смогли взять оборонительные системы под контроль, прежде чем кто-нибудь сохранивший лояльность Госбезопасности сумел вывести их из строя. Или, возможно, в попытке отвлечь нас от чего-нибудь ещё.

Букато взглянул на несгибаемый и практически безмятежный профиль миниатюрной женщины, стоявшей рядом с ним, а затем слегка поёжился и взгляд его вернулся к экрану.

Разгневанный бог войны хлопнул в ладоши и исковерканные обломки бота посыпались с затянутого дымом голубого неба Нового Парижа.

Бот погиб не в одиночестве. Люки укрытых массивной бронёй наземных установок распахнулись со стремительностью атакующих змей и ускорители швырнули вверх зенитные ракеты на четырех скоростях звука. Импеллерные клинья пробудились к жизни как только они достаточно удалились от пусковых и ракеты, завывая подобно мстительным демонам, устремились к своим целям. У возглавлявших налет ботов не было ни единого шанса. А затем настала очередь истребителей.

Трансатмосферные аппараты шли на большой высоте, но у атмосферных самолетов не было ни такого потолка, ни такой скорости. В лучшем случае они могли выжать немного больше трех махов[3], но зато они шли с огибанием рельефа местности. Истребители с ревом неслись на высоте едва двухсот метров виляя между керамобетонными горами административных и жилых башен столицы Народной Республики. И тут навстречу им мелькнули новые ракеты.

На этот раз никаких импеллеров, поскольку в программы жестко был зашит императив, запрещавший оборонительным системам использовать такое оружие против целей, находящихся на высоте меньше пятисот метров. Попадание такой ракеты в одну из башен вызвало бы катастрофические разрушения. Так что, как будто в какой-то причудливой попытке выровнять баланс возможностей игроков, более медленные и более низколетящие истребители можно было обстреливать только имевшими худшие характеристики старомодными ракетами с реактивными двигателями.

Но хотя баланс и был слегка подправлен, он всё равно оставался решительно перекошен в пользу оборонительных систем. Их создатели могли запретить использование импеллерных ракет, но пусковых было множество, и на каждый из приближающихся истребителей пришлось как минимум по десять ракет.

Это был не бой. Даже не бойня. Ни один из атакующих не дожил до выхода на собственный рубеж пуска по Октагону. Центр Нового Парижа сотрясли взрывы и куски и кусочки мужчин, женщин и когда-то изящных самолетов посыпались с небес.

— Боже мой, — выпалил кто-то. — Штурмовые шаттлы?

МакКвин даже не повернула голову посмотреть кто это был. Это было неважно, но даже если бы и не так, она не могла оторвать глаз от экрана, на котором появилась новая волна стрелок. Их были десятки, и каждая представляла собой штурмовой шаттл Госбезопасности, на борту которого могло быть до двухсот пятидесяти человек. Они неслись прямо к Октагону, как будто пилоты на самом деле верили, что жертва истребителей могла каким-то образом отвлечь системы слежения от их собственного захода. МакКвин смотрела как они приближаются и у неё в мозгу всплыла древняя фраза из истории Старой Земли.

— C'est magnifique, mais ce n'est pas la guerre[4], — очень тихо произнесла она.

— Святый Боже на небесах.

Оскар Сен-Жюст даже головы не повернул и на его каменном лице ничего не дрогнуло. Он был уверен, что член его штаба даже не понял, что произнес эти слова вслух. Но даже в противном случае, и даже если бы этот человек был достаточно глуп, чтобы подразумевать этим критику Сен-Жюста, как человека отдавшего приказ на атаку, гражданин секретарь предпочел бы, только на этот раз, это проигнорировать.

Наблюдая, как нагруженные солдатами штурмовые шаттлы второй волны устремляются прямо в зубы оборонительного огня Октагона, он даже бровью не повёл. Шаттлы летели на скорости немного больше трех махов, но на большей высоте, чем истребители, и импеллерные ракеты искромсали их со смертоносной эффективностью. Системы РЭП* [радиоэлектронного противодействия] шаттлов были лучше чем у истребителей, но вовсе не настолько, чтобы в итоге была какая-то существенная разница. Ракеты без труда рвали их на части. Только два шаттла сумели приблизится достаточно, чтобы попасть под прямой удар размещенного на крыше Октагона энергетического оружия.

Последний штурмовой шаттл рухнул, унося с собой роту солдат Госбезопасности, и в кабинете Сен-Жюста повисла тишина, которую можно было резать ножом. Командующий ГБ твердым взглядом василиска просмотрел на дисплее ужасающий список потерь и слегка пожал плечами.

“Я должен был попробовать. Как бы худо это ни обернулось, другие варианты были ещё хуже. И теперь, как бы плохи они ни были, это всё что у меня осталось”.