Иллюзии успеха - Клод Жост

— Сколько же вы ему отвалили чистыми? — спросил Тьебо, ничуть не расположенный к вычислениям.

— Десять с половиной кирпичиков… Ну, сто пять тысяч франков, если вам так больше нравится. А если б этот дурень Робер снимался в фильме, Шарлю досталось бы всего тридцать две тысячи! — Они стояли лицом к лицу у изгороди. Продюсер вздохнул. — Простите, господин комиссар, что пришлось поправить ваш сценарий, но Шарль заменил Робера Дени вовсе не потому, что хотел его утопить, а для того, чтобы оказать мне услугу и, как положено, получить дивиденды. Не стану утверждать, что, если бы этот идиот не стал упираться из-за своих процентов, Шарль не нашел бы мне деньги у другого финансиста — такого, которому не нужно было бы пристраивать своего дружка-актера. Но зная Шарля так, как я его знал, берусь утверждать с полной ответственностью, что он все аккуратнейшим образом подсчитал, прежде чем снимать с дистанции свою лошадку…

Они молча повернули обратно к мельнице. В метре-двух впереди прыгала по дорожке какая-то не слишком пугливая малиновка. Время от времени она останавливалась, словно поджидая, пока они ее нагонят, затем снова пускалась в путь.

Шальван подчеркнуто внимательно посмотрел на часы и ускорил шаг.

— Мы присоединимся к группе через несколько минут, — сказал Тьебо. — Да перестаньте волноваться — доверяйте вашему режиссеру! В конце концов, ваши заботы кончаются с того момента, как он произносит «Мотор!» — так?

— По-вашему-то, конечно, так! Только вы забыли, что на кон поставлены не чьи-то, а мои деньги, и что вся моя жизнь — вечный страх перед перерасходом. Понимаете?

— Пытаюсь.

— Послушайте, но я действительно не знаю, что еще могу вам сообщить!

Комиссар поднял голову. На галерее остался только один боксер, но он так же бдительно следил за двумя мужчинами, вышагивающими по его территории.

— До сих пор мы говорили исключительно об аспектах, связанных с жертвой. Думаю, пора заняться убийцей.

Шальван вздрогнул.

— Но вы же все-таки не можете настаивать на том, что он непременно должен находиться среди нас!

— Где-то же он должен находиться… Почему бы скорее не здесь, чем в Париже?

Продюсер несколько секунд молча рассматривал комиссара. Потом начал с едкой иронией:

— Уж извините, случилось так, что именно в Париже, а не здесь, находится человек, который публично угрожал смертью Шарлю Вале. Человек, одержимый завистью, не переносящий успеха других! — Его голос окреп. — Как, наверное, тяжело, господин комиссар, в один прекрасный день обнаружить, что ты, мнящий себя гением, на самом деле обыкновенный неудачник!

— Значит, вы официально обвиняете Робера Дени в убийстве Шарля Вале?

Шальван смутился, удивленный сухостью тона полицейского.

— Обвиняю… Нет, обвинять это слишком уж сильно сказано. Надо иметь доказательства. А потом, после всего… Я бы…

Тьебо покачал головой.

— Вы бы не могли тогда, в тот вечер, оказаться на месте Робера Дени, правда?

— Очевидно.

— Кстати, — сказал комиссар, открывая дверь в сводчатый зал, — хочу попросить вас еще поднапрячь свою память и…

— Я вам уже говорил, господин комиссар, что я — в вашем распоряжении.

— Спасибо. В таком случае попытайтесь все-таки вспомнить, как приходили и уходили ваши гости между 21 и 22 часами.

Шальван тяжело вздохнул.

— Да это же невозможно! — принялся снова уверять он. — Ну, поймите же…

Тьебо, сопровождаемый продюсером, пересек зал, направляясь к вестибюлю.

— Жаль! — ответил он, наконец, Шальвану. — Это помогло бы нам выиграть время. Ну, что, поторопимся?

Глава 11

В конце прямой кедровой аллеи возвышалась больница Святого Иакова. За ней виднелись улицы Крессоньер и Гаронна.

Слева от медицинского центра был выстроен городской кемпинг. Тьебо усмотрел в этом соседстве поразительную заботу городских властей о туристах.

Кемпинг кемпингом, но нельзя было не признать просто-таки классическим здание самой больницы. Бывшая мануфактура. XVII век. Величественное сооружение за серыми решетками, чуть-чуть печальное на вид несмотря на украшающие его фасад крест, круглый витраж и часы. Не говоря уж о статуе — нет, не Святого Иакова, как можно было бы ожидать, а какой-то другой святой… Может быть, впрочем, и самой Богоматери…

Наводить справки ему не пришлось: «цирк» Шальвана оказался виден издалека. Он раскинулся справа — между собственно больницей и светло-коричневым строением, застекленная половина второго этажа которого позволяла видеть хлопочущих врачей и сестер. Вся эта часть здания была поднята на столбы. У входа в это свайно-модерновое сооружение можно было прочесть: «Центр гемодиализа».

«Цирком» комиссар окрестил съемочную площадку. Она располагалась там, где на светящейся доске было написано синими буквами: «Отделение „Скорой помощи“ — Отделение интенсивной терапии».

Камера на рельсах, микрофон на «журавле», Ламблен, вооруженный мегафоном, в самом разгаре деятельности… Вокруг всего этого — машины. Белые — «Скорой помощи» и «альфа», которую Тьебо уже видел на мельнице.

Гримеры устраивали художественный беспорядок на голове кинозвезды Мишель Ванье, одетой в защитного цвета вельветовые брюки и толстую шерстяную куртку.

— По идее, у них вот что происходит, — зачастил Пупсик. — Пожарники из Валанс-д'Ажен обнаруживают мужа мертвым на мельнице. Их автомобиль мчится в Ажен и на полпути встречает «скорую». Тут же, естественно, жена и невестка в спортивной машине. И — в связи с тем, что уже произошло раньше, — появляется комиссар… Тогда…

— Ну и ну, господин Довернь, как же много вам удалось узнать! А чем кончается их детектив?

— Этого я пока не выяснил, патрон. Они не хотят мне говорить, чем кончается. Но зато я кое-что из совсем другой оперы услышал от электриков!

— Так-то оно лучше, продолжайте.

— Мишель Ванье — не только героиня фильма, но и будущая мадам Шальван. Вот уже несколько месяцев у них любовь. Если ничего не случится, в январе — свадьба. Но, как сказал один из ребят, между Мишель и Красавчиком — я цитирую! — «тоже что-то было»!

— Шальван об этом знает?

— Мне не пришло в голову поинтересоваться.

— При случае потрудитесь это сделать. Но потихоньку, старина, мне не хочется, чтобы продюсер устроил скандал из-за вмешательства в его личную жизнь.

Двое полицейских добродушно удерживали любопытных, которым разрешалось доходить только до газетного киоска, стоящего на перекрестке главной аллеи с той, что вела к реанимации.

Перед камерой звезда выскакивала из своей спортивной машины, хлопала дверцей, куда-то убегала…

— Что еще?

Пупсик откашлялся.

— Я приглянулся помощнице режиссера. Ну, это еще не верняк, но мы собираемся сегодня вечером поужинать вместе, и тогда я… я…

Тьебо развеселился.

— Ну, Довернь, вы даете! Узнаю вашу преданность общему делу и ваше рвение! В вашей служебной характеристике будет отмечено, что в случае необходимости вы без колебаний приносите себя в жертву интересам следствия!

Они подошли к съемочной площадке. Снимался план с Элен Мансар и Жоржем Бреннером.

Пять лет назад эта актриса оказалась в центре расследования, которое привело к аресту Александра Варвилля, поделившего в той грязной истории лавры с ныне покойным «великим» Фредериком Шомоном…

Комиссар не без волнения увидел ее снова. Он испытывал к этой женщине тягу — сразу и духовную, и физическую. Ему нравилось, что на улице она так же привлекательна, как на сцене или на экране, что в ее индивидуальности, в ее очаровании нет ничего искусственного.

В «Золотом роге» она остереглась — сделала вид что не узнала его, и он спрашивал себя, почему. Что это: продиктованная обстоятельствами скромность или, может быть, дело в воспоминаниях, не слишком приятных?

— Стараясь стучать зубами понарошке, я и вправду окоченела! — заявила Мишель Ванье.

Очень эффектная, закутанная в светлую норку, она наблюдала за съемкой, сидя в складном кресле, на спинке которого было написано ее имя. А продюсер не сводил с нее глаз!

Ассистенты, гримеры, звукотехники готовились на съемочной площадке к следующему кадру. Все было выверено и отрепетировано: от малейшего жеста до оттенка интонации. Актеры-роботы, покорные воле режиссера!

Ему казалось, что Элен Мансар, театральная актриса, не может здесь дать волю своему темпераменту. Она создана для публики, для «любовного свидания с тысячей лиц», как красиво определил суть актерского труда Саша Гитри. Ей нужно находиться под обстрелом глаз, в огнях рампы…

— Кончаем! Все! Упаковываемся и уезжаем! — распорядился Ламблен. — Леон, завтра надо снимать возвращение на мельницу, появление Бреннера, и переходить к интерьеру, в вестибюль.