Эдельвейсы для Евы - Олег Рой

В конверте оказался еще один листок. Это была ксерокопия письма, написанного от руки, также по-немецки.

«Дорогая моя Барбара!

Жизнь без тебя оказалась очень грустной, а грусть – очень долгой… Но бог не захотел, чтобы мы были вместе. Прости меня, если можешь, за все твои несчастья. Если бы можно было прожить две жизни, я бы пошел другой дорогой и не отпустил бы тебя тогда. Я ухожу из жизни. Ухожу в той самой комнате, в которой мы провели с тобой три прекрасных осенних дня и три волшебные осенние ночи. Я всю жизнь любил только тебя. Только тебя одну.

Я верю: ТАМ мы встретимся. Если я, конечно, попаду в рай.

Ты не забыла нашу последнюю ночь в Альпах? Все остается в силе.

Навсегда твой Отто.

9 декабря 2001 года».

Дочитав, я поднял удивленный взгляд на сестру. Я ровным счетом ничего не понимал.

– Ты можешь хоть что-нибудь мне объяснить?

– Могу, – кивнула она.

Однажды утром почтальонша, уже много лет доставлявшая почту в наш дом, принесла заказное письмо для моей бабушки. Но той не оказалось дома – очевидно, вышла за покупками, – и почтальонша, давно привыкшая считать Басю и Курнышовых одной семьей, позвонила в дверь Виктории. Сестра, как обычно в это время суток, крепко спала. Настойчивый звонок застал ее врасплох. Полусонная, ничего толком не соображая, она накинула на себя халат, открыла дверь, приняла конверт, машинально за него расписалась и вновь поспешила вернуться в постель. Проснувшись, она напрочь забыла о письме, которое, как выяснилось потом, в то утро просто бросила на стоящую в прихожей тумбочку для обуви. Причем бросила неудачно, так, что конверт упал, завалился между тумбочкой и стеной и провалялся там почти полгода. И только несколько дней назад, когда туда же упали ее ключи, Виктория полезла за ними и нашла какой-то желтый конверт. Удивленная, вскрыла его, даже не поглядев на адрес, и…

– Ты же знаешь, я когда-то учила немецкий. Суть писем я поняла сразу, потом, конечно, пришлось воспользоваться словарем…

– Но ты, разумеется, показала письмо Басе?

Виктория смутилась.

– Нет, Герман, не показала… – виновато улыбнулась она.

– Ну как же так? Почему?

– Видишь ли, я побоялась, – как-то совсем по-детски призналась сестра. – Все-таки наша Бася уже старый человек… Мало ли, что с ней может случиться от такого потрясения! Не дай бог, с сердцем плохо станет… А тебя нет рядом… Вот я и решила – сначала отвезу письмо тебе. В конце концов, тебя эта история тоже касается напрямую. А потом мы все расскажем Басе. С тобой вместе.

– Так вот, что означали твои слова, что у меня есть миллион… – задумчиво проговорил я. – О том, кто был ее мужем и отцом моей мамы, Бася никогда не рассказывала, сколько бы я ни просил. А он, получается, немец и состоятельный человек…

– Похоже, что очень состоятельный, Герман.

Я еще раз внимательно прочитал первое письмо, потом – второе… Потом и то и другое еще раз.

«Если все это не сон, – забрезжила у меня слабая надежда, – то это же… Это же шанс спасти Светку! Тут написано – движимое и недвижимое имущество принадлежит внуку Барбары Шмидт и Отто Фриденбурга. И этим внуком являюсь я – Герман Шмидт… Невероятно! Если все наследство быстро продать, может, и наберется этот проклятый миллион!»

И тут меня словно по голове ударило: да ведь те, кто украл Светку, знали о завещании – отсюда и миллион долларов! От этой догадки меня даже в дрожь бросило. Но это было единственным реальным объяснением происходящего.

Я сжал пальцы так, что побелели костяшки. Спокойно, только спокойно, Герман Шмидт! Кто же это мог быть? Здесь, во Львове? Исключено. Значит, в Москве.

Я пристально посмотрел на сестру.

– Виктория, мне нужно выяснить у тебя очень важную вещь. Очень важную, понимаешь?

Сестра испуганно закивала:

– Да, Герман, конечно!

– Вспомни, пожалуйста, кому ты рассказала о завещании? Басе не говорила. А кому?

– Господи, да никому, конечно! Разве можно раньше времени распространяться о таких вещах?

– Ты извини, если я лезу не в свое дело… Но, тому человеку… которому ты звонила с вокзала? Ты вроде сказала, что кого-то встретила, собираешься замуж?

– Нет, братик, и ему я ничего не говорила. Удержалась, хотя и очень хотелось, конечно… Только тебе и Лизе.

– Час от часу не легче! Какой еще Лизе?

– Ну, Лизе Телепневой, моей подруге! Разве ты ее не помнишь?

На лице сестры было совершенно искреннее недоумение, и я некстати вспомнил, что точно так же искренне удивлялась Светка, когда выяснялось, что я или Юлька не знаем кого-то из ее кумиров, каких-нибудь героев любимых мультяшек.

– Дочка, что это такое нарисовала? Что это за зверь?

– Это не звель, это смешарик!

– Что еще за шарик?

– Ну смешарик, ты что не знаешь? – И взгляд такой же чистый и недоуменный. Я увидел Светку так ясно, словно она стояла передо мной, и сердце сжалось от боли.

Виктория тем временем рассказывала:

– Когда ключи завалились за тумбочку, Лиза как раз была у меня, мы собирались на концерт. Я при ней нашла письмо, при ней распечатала, прочла… Посоветовалась с ней, рассказать ли Басе или сначала сообщить тебе. Она подтвердила, что будет лучше, если мы с тобой поговорим с Басей вместе, подготовим ее… И, кстати, тоже велела мне никому не рассказывать о завещании.

– А сама, значит… Черт, черт, черт! – я был вне себя. Попадись мне сейчас под руку эта неведомая Лиза Телепнева, я бы ей шею свернул.

– Ну что ты, Герман! – запротестовала Виктория. – Лиза не может иметь никакого отношения к этим событиям! Мы с ней дружим уже лет двадцать, она человек порядочный и надежный! Как ты мог подумать, что она…

– Я и не говорю, что она сама организовала похищение. Но наверняка раззвонила о наследстве по всему городу! Так, что это дошло до каких-то бандитов!

– Да нет, это тоже сомнительно! – снова возразила Виктория, но уже не так уверенно.

– Мне обязательно надо будет встретиться с этой Лизой!

– Как скажешь, Герман…

Несколько минут мы молчали, занятые своими мыслями.

– И что ты собираешься делать? – тихо прервала паузу сестра.

– Пока не знаю, – честно отвечал я.

– Если хочешь, я тебе подскажу. Я перед отъездом навела кое-какие справки – как оформляют германские визы и вообще… Слушай.

Глава 5

Пани Барбара

Ей часто снился родной город. Не тот современный мегаполис, полный иномарок и рекламных плакатов, который глядел на нее с присланных Германом фотографий и мелькал иногда в телевизионных новостях, и не тот обукраиневшийся Львив, который она увидела, когда однажды выбралась туда в конце семидесятых вместе с внуком, тогда еще старшеклассником, и поразилась обилию современных панельных и силикатного кирпича домов, украинской речи и трогательно-забавных надписей в духе «Смачно як у мами».

Нет, ей виделся совсем другой город, тот польский Львов, что был городом ее детства. После таких снов она, проснувшись, всегда еще подолгу лежала в постели и вспоминала мощенные булыжником улочки, маленькие кофейни, где так вкусно пахло свежевыпеченной сдобой, фонари, желтевшие в ночи, как маячки, строгие костелы с неизменными букетиками на ограде, чумазых трубочистов со щетками, воркующих на крышах голубей, молочников, развозящих по домам молоко, девочек в белых платьицах для первого причастия, напоминающих маленьких ангелочков, обворожительных старушек в шляпках прошлого (а теперь уже позапрошлого!) столетия, старинные брамы[4] в домах, которые уже тогда, больше полувека назад, были таки-и-и-ми древними! Сколько воды утекло с тех пор… Сейчас ей уже семьдесят шесть. Старуха. Значит, никогда уже ей не пройтись по родной Шпитальной, не постоять у витрин универмага «Пани Ванда», не заглянуть в кондитерскую к веселой Марысе. Впрочем, Марыси давно уже нет на свете, да что Марыси, нет тех магазинов, тех кафе, тех улиц… Дома, конечно, стоят, что им сделается: они были там до нее, будут и после. А ей скоро, наверное, уже уходить. И Бася вздыхала и закрывала глаза. Как давно было все это – молодость, война, любовь, далекий западный город…

– Проше пани, «Фллькишер беобахтер» и «Дер Ангрифф». – Звякнули монетки, и мужская рука в черной кожаной перчатке потянулась за газетами. Перед ее киоском стоял немецкий офицер. Это ее, конечно, не удивило. Чему удивляться: идет война, в городе немцы. Удивило другое – офицер обращался к ней на польском языке. И улыбался так хорошо. Другие офицеры просто бросают рейхсмарки и чеканят: «Дойче альгемайне цайтунг» или «Франкфуртер цайтунг». По всему было видно, что офицер, кроме этой фразы – проше пани, – по-польски больше ничего не знает.

«Вот чудак, – улыбнулась она. – Специально, похоже, выучил». И это было приятно. Лица она его тогда, конечно, не рассмотрела, да и не пыталась это сделать. Не пристало юной паненке разглядывать незнакомых молодых мужчин. Да еще немцев.