Собрание сочинений в четырех томах. Том 1 - Эдгар По

ВОРОН[65]

Раз, когда я в глухую полночь, бледный и утомленный, размышлял над грудой драгоценных, хотя уже позабытых ученых фолиантов, когда я в полусне ломал над ними себе голову, вдруг послышался легкий стук, как будто кто-то тихонько стукнул в дверь моей комнаты. «Это какой-нибудь прохожий, — пробормотал я про себя, — стучит ко мне в комнату, — прохожий, и больше ничего». Ах, я отлично помню. На дворе стоял тогда студеный декабрь. Догоравший в камине уголь обливал пол светом, в котором видна была его агония. Я страстно ожидал наступления утра; напрасно силился я утопить в своих книгах печаль по моей безвозвратно погибшей Леноре, по драгоценной и лучезарной Леноре, имя которой известно ангелам и которую здесь не назовут больше никогда.И шорох шелковых пурпуровых завес, полный печали и грез, сильно тревожил меня, наполнял душу мою чудовищными, неведомыми мне доселе страхами, так что в конце концов, чтобы замедлить биение своего сердца, я встал и принялся повторять себе: «Это какой-нибудь прохожий, который хочет войти ко мне; это какой-нибудь запоздалый прохожий стучит в дверь моей комнаты; это он, и больше ничего».Моя душа тогда почувствовала себя бодрее, и я, ни минуты не колеблясь, сказал: «Кто бы там ни был, умоляю вас, простите меня ради Бога: дело, видите, в том, что я вздремнул немножко, а вы так тихо постучались, так тихо подошли к двери моей комнаты, что я едва-едва вас расслышал». И тогда я раскрыл дверь настежь, — был мрак и больше ничего.Всматриваясь в этот мрак, я долгое время стоял, изумленный, полный страха и сомнения, грезя такими грезами, какими не дерзал ни один смертный, но молчанье не было прервано и тишина не была нарушена ничем. Было прошептано одно только слово «Ленора», и это слово произнес я. Эхо повторило его, повторило, и больше ничего.Вернувшись к себе в комнату, я чувствовал, что душа моя горела как в огне, и я снова услышал стук, — стук сильнее прежнего. «Наверное, — сказал я, — что-нибудь кроется за ставнями моего окна; посмотрю-ка, в чем там дело, разузнаю секрет и дам передохнуть немножко своему сердцу. Это — ветер, и больше ничего».Тогда я толкнул ставни, и в окно, громко хлопая крыльями, влетел величественный ворон, птица священных дней древности. Он не выказал ни малейшего уважения; он не остановился, не запнулся ни на минуту, но с миною лорда и леди взгромоздился над дверью моей комнаты, взгромоздился на бюст Паллады над дверью моей комнаты, — взгромоздился, уселся и… больше ничего.Тогда эта черная, как эбен, птица важностью своей поступи и строгостью своей физиономии вызвала в моем печальном воображении улыбку, и я сказал: «Хотя твоя голова и без шлема, и без щита, но ты все-таки не трусь, угрюмый, старый ворон, путник с берегов ночи. Поведай, как зовут тебя на берегах плутоновой ночи». Ворон каркнул: «Больше никогда!»Я был крайне изумлен, что это неуклюжее пернатое создание так легко разумело человеческое слово, хотя ответ его и не имел для меня особенного смысла и ничуть не облегчил моей скорби; но ведь надо же сознаться, что ни одному смертному не было дано видеть птицу над дверью своей комнаты, птицу или зверя над дверью своей комнаты на высеченном бюсте, которым было бы имя Больше никогда!Но ворон, взгромоздившись на спокойный бюст, произнес только одно это слово, как будто в одно это слово он излил всю свою душу. Он не произнес ничего более, он не пошевельнулся ни единым пером; я сказал тогда себе тихо: «Друзья мои уже далеко улетели от меня; наступит утро, и этот так же покинет меня, как мои прежние, уже исчезнувшие, надежды». Тогда птица сказала: «Больше никогда!»Весь задрожал я, услыхав такой ответ, и сказал: «Без сомнения, слова, произносимые птицею, были ее единственным знанием, которому она научилась у своего несчастного хозяина, которого неумолимое горе мучило без отдыха и срока, пока его песни не стали заканчиваться одним и тем же припевом, пока безвозвратно погибшие надежды не приняли меланхолического припева: «никогда, никогда больше!»Но ворон снова вызвал в моей душе улыбку, и я подкатил кресло прямо против птицы, напротив бюста и двери; затем, углубившись в бархатные подушки кресла, я принялся думать на все лады, стараясь разгадать, что хотела сказать эта вещая птица древних дней, что хотела сказать эта печальная, неуклюжая, злополучная, худая и вещая птица, каркая свое: «Больше никогда!»Я оставался в таком положении, теряясь в мечтах и догадках, и, не обращаясь ни с единым словом к птице, огненные глаза которой сжигали меня теперь до глубины сердца, я все силился разгадать тайну, а голова моя привольно покоилась на бархатной подушке, которую ласкал свет лампы, — на том фиолетовом бархате, ласкаемом светом лампы, куда она уже не склонит своей головки больше никогда!Тогда мне показалось, что воздух начал мало-помалу наполняться клубами дыма, выходившего из кадила, которое раскачивали серафимы, стопы которых скользили по коврам комнаты. «Несчастный! — вскричал я себе. — Бог твой чрез своих ангелов дает тебе забвение, он посылает тебе бальзам забвения, чтобы ты не вспоминал более о своей Леноре! Пей, пей этот целебный бальзам и забудь погибшую безвозвратно Ленору!» Ворон каркнул: «Больше никогда!»«Пророк! — сказал я, — злосчастная тварь, птица или дьявол, но все-таки пророк! Будь ты послан самим искусителем, будь ты выкинут, извергнут бурею, но ты — неустрашим: есть ли здесь, на этой пустынной, полной грез земле, в этой обители скорбей, есть ли здесь, — поведай мне всю правду, умоляю тебя, — есть ли здесь бальзам забвенья? Скажи, не скрой, умоляю!» Ворон каркнул: «Больше никогда!»«Пророк! — сказал я, — злосчастная тварь, птица или дьявол, но все-таки пророк! Во имя этих небес, распростертых над нами, во имя того божества, которому мы оба поклоняемся, поведай этой горестной душе, дано ли будет ей в далеком Эдеме обнять ту святую, которую ангелы зовут Ленорой, прижать к груди мою милую, лучезарную Ленору!» Ворон каркнул: «Больше никогда!»«Да будут же эти слова сигналом к нашей разлуке, птица или дьявол! — вскричал я, приподнявшись с кресла. — Иди снова на бурю, вернись к берегу плутоновой ночи, не оставляй здесь ни единого черного перышка, которое могло бы напомнить о лжи, вышедшей из твоей души! Оставь мой приют неоскверненным! Покинь этот бюст над дверью моей комнаты! Вырви свой клюв из моего сердца и унеси свой призрачный образ подальше от моей двери!» Ворон каркнул: «Больше никогда!»И ворон, неподвижный, все еще сидит на бледном бюсте Паллады, как раз над дверью моей комнаты, и глаза его смотрят, словно глаза мечтающего дьявола; и свет лампы, падающий на него, бросает на пол его тень; и душа моя из круга этой тени, колеблющейся по полу, не выйдет больше никогда!

ВОРОН[66]

Погруженный в скорбь немуюи усталый, в ночь глухую,Раз, когда поник в дремотея над книгой одногоИз забытых миром знаний,книгой полной обаяний, —Стук донесся, стук нежданныйв двери дома моего:«Это путник постучалсяв двери дома моего,Только путник —больше ничего».

В декабре, — я помню — былоэто полночью yнылой.В очаге под пеплом углиразгорались иногда.Груды книг не утолялини на миг моей печали —Об утраченной Леноре,той, чье имя навсегда —В сонме ангелов — Ленора,той, чье имя навсегдаВ этом мире стерлось —без следа.

От дыханья ночи бурнойзанавески шелк пурпурныйШелестел, и непонятныйстрах рождался от всего.Думал, сердце успокою,все еще твердил порою:«Это гость стучится робков двери дома моего,Запоздалый гость стучитсяв двери дома моего,Только гость, —и больше ничего!»

И когда преодолелосердце страх, я молвил смело:«Вы простите мне, обидетьне хотел я никого;Я на миг уснул тревожно:слишком тихо, осторожно, —Слишком тихо вы стучалисьв двери дома моего…»И открыл тогда я настежьдвери дома моего —Мрак ночной, —и больше ничего.

Все, что дух мой волновало,все, что снилось и смущало,До сих пор не посещалов этом мире никого.И ни голоса, ни знака —из таинственного мрака…Вдруг «Ленора!» прозвучалоблиз жилища моего…Сам шепнул я это имя,и проснулся от него.Только эхо —больше ничего.

Но душа моя горела,притворил я дверь несмело.Стук опять раздался громче;я подумал: «Ничего,Это стук в окне случайный,никакой здесь нету тайны:Посмотрю и успокоютрепет сердца моего,Успокою на мгновеньетрепет сердца моего.Это ветер —больше ничего».

Я открыл окно, и странныйгость полночный, гость нежданный,Ворон царственный влетает;я привета от негоНе дождался. Но отважно, —как хозяин, гордо, важноПолетел он прямо к двери,к двери дома моего,И вспорхнул на бюст Паллады,сел так тихо на него,Тихо сел, —и больше ничего.

Как ни грустно, как ни больно, —улыбнулся я невольноИ сказал: «Твое коварствопобедим мы без труда,Но тебя, мой гость зловещий,Ворон древний, Ворон вещий,К нам с пределов вечной Ночиприлетающий сюда,Как зовут в стране, откудаприлетаешь ты сюда?»И ответил Ворон:«Никогда».

Говорит так ясно птица,не могу я надивиться.Но, казалось, что надеждаей навек была чужда.То не жди себе отрады,в чьем дому на бюст ПалладыСядет Ворон над дверьми;от несчастья никуда, —Тот, кто Ворона увидел, —не спасется никуда,Ворона, чье имя:«Никогда».

Говорил он это словотак печально, так сурово,Что, казалось, в нем всю душуизливал; и вот, когдаНедвижим на изваяньион сидел в немом молчаньи,Я шепнул: «Как счастье, дружбаулетели навсегда,Улетит и эта птицазавтра утром навсегда».И ответил Ворон:«Никогда».

И сказал я, вздрогнув снова:«Верно молвить это словоНаучил его хозяинв дни тяжелые, когдаОн преследуем был Роком,и в несчастьи одиноком,Вместо песни лебединой,в эти долгие годаДля него был стон единыйв эти грустные года —Никогда, — уж большеникогда!»

Так я думал и невольноулыбнулся, как ни больно.Повернул тихонько креслок бюсту бледному, туда,Где был Ворон, погрузилсяв бархат кресел и забылся…«Страшный Ворон, мой ужасныйгость, — подумал я тогда —Страшный, древний Ворон, горевозвещающий всегда,Что же значит крик твой:«Никогда»?

Угадать стараюсь тщетно;смотрит Ворон безответно.Свой горящий взор мне в сердцезаронил он навсегда.И в раздумьи над загадкойя поник в дремоте сладкойГоловой на бархат, лампойозаренный. НикогдаНа лиловый бархат кресел,как в счастливые года,Ей уж не склоняться —никогда!

И казалось мне: струилодым незримое кадило,Прилетели Серафимы,шелестели иногдаИх шаги, как дуновенье:«Это Бог мне шлет забвенье!Пей же сладкое забвенье,пей, чтоб в сердце навсегдаОб утраченной Ленорестерлась память — навсегда!..»И сказал мне Ворон:«Никогда».

«Я молю, пророк зловещий,птица ты иль демон вещий.Злой ли Дух тебя из Ночи,или вихрь занес сюдаИз пустыни мертвой, вечной,безнадежной, бесконечной, —Будет ли, молю, скажи мне,будет ли хоть там, кудаСнизойдем мы после смерти, —сердцу отдых навсегда?»И ответил Ворон:«Никогда».

«Я молю, пророк зловещий,птица ты иль демон вещий,Заклинаю небом, Богом,отвечай, в тот день, когдаЯ Эдем увижу дальной,обниму ль душой печальнойДушу светлую Леноры,той, чье имя навсегдаВ сонме ангелов — Ленора,лучезарной навсегда?»И ответил Ворон:«Никогда».

«Прочь! — воскликнул я, вставая, —демон ты иль птица злая.Прочь! — вернись в пределы Ночи,чтобы больше никогдаНи одно из перьев черных,не напомнило позорных,Лживых слов твоих! Оставь жебюст Паллады навсегда,Из души моей твой образя исторгну навсегда!»И ответил Ворон:«Никогда».

И сидит, сидит с тех пор онтам над дверью черный Ворон,С бюста бледного Палладыне исчезнет никуда.У него такие очи,как у Злого Духа ночи,Сном объятого; и лампатень бросает. НавсегдаК этой тени черной птицыпригвожденный навсегда, —Не воспрянет дух мой —никогда!

ВОРОН[67]