История моей матери - Семен Бронин

В Копенгагене она вызвала на встречу коллегу, которая дала ей в свое время канадский паспорт, вернула его и стала ждать новый в гостинице. Ей нельзя было покидать номер - тут-то и наступила запоздавшая реакция, до сих пор сдерживаемая и подавляемая чувством опасности. Она слегла в кровать, ничего не делала и не могла заставить себя чем-либо заняться. Принесли паспорт - она встала, поехала как заведенная дальше и вскоре уже была в Ленинграде, затем в другой, главной, нашей столице...

Начинался 1937 год. В коридорах Управления было сумрачно. Люди, по ним ходившие, были невеселы и неразговорчивы. На нее никто не обратил внимания, хотя многие ее знали,- а она помнила, как в прошлый раз, по возвращении из Китая, когда у нее на душе висел тяжкий груз ее несчастий, те же офицеры сумели приободрить ее и поднять ей настроение: тогда она попала сюда как на товарищескую вечеринку - они высыпали из кабинетов и, зная ее историю, задарили дружескими улыбками, приветствиями, поздравлениями.

Один Урицкий держался молодцом и принял ее так, как сделал бы это и год назад, в лучшие времена, а не в канун своего падения.

- Ты, Элли, молодчина, да и только. Пробраться туда одной, за такое короткое время, да чуть ли не до самого верха?! Это редко кому удается - из всех посланных одиночек ты одна с этим справилась.

- Но я ведь не смогла ничего передать оттуда? Что толку, что я пробралась к Франко. Я же не могла везти с собой рацию.

- Ды мы не ждали от тебя этого. У нас там были люди, которые были в достаточной мере информированы и снабжали нас точными сведениями. Но они все были засвечены: знали даже их должности в Красной Армии, хотя все были под чужими фамилиями. Нам нужно было оценить возможность проникновения туда через новые пути, о которых мы не догадывались. Ты прошла через католическую церковь? Это нам и в голову не приходило.

- Наверно, потому, что вы другого вероисповедания?

- Наверно.- Он усмехнулся и глянул мельком.- Но говорят, они очень недоверчивы и никого к себе не подпускают?

- Надо знать для начала "Альма матер"... И отказаться от классового подхода в пользу абстрактной гуманности,- полушутя-полусерьезно сказала она, а он, не желая идти на столь радикальные меры, решил по-своему:

- Завербовать бы кого-нибудь. Какого-нибудь епископа - я уж не говорю кардинала. Это облегчило бы все до крайности.

- Это трудно... Попробуйте, однако, с одним...

Она примолкла, а Урицкий навострился слушать.

- Кто это? В отчете у тебя ничего нет. Вообще, это не отчет, а какие-то путевые заметки: прибыла туда, потом отправилась дальше - взяла билет и поехала. Хотя самое важное не то, как ты поехала, а почему тебя туда пустили. А ты мне, вместо этого, на наших таможенников жалуешься: чуть операцию не сорвали. Что я с ними сделать могу?.. Так что за священник?

- Мой первый кюре, который меня крестил. Сейчас сидит в Китае - наверно в Красной Армии: заодно и ему поможете. Вряд ли он у чанкайшистов.

- Да уж конечно,- согласился он.- Но лучше было б, если б у них. У наших друзей ничего не выпросишь и не выцарапаешь. И не скажут и не отдадут, если найдем. Жмотистый народ - одно название что соратники. Про католическую церковь мы, конечно, и без тебя знали - та еще организация, с ее монастырями да подземельями. Им ничего не стоит и спрятать кого угодно, и переправить через границу по своим каналам. Ты написала, они тебе медальку со святым дали?..- Она подтвердила это.- Видишь, у них и сигнализация работает. Принесла ее сюда?

- У меня ее отобрали.

- И ты копии не сняла?

- Зачем? Во-первых, за мной следили, во-вторых, она ничего не стоит без телефонного звонка и устного подтверждения. У них старая школа - с вековыми традициями.

- Да уж. Это мы все на ровном месте строим - все спешим поэтому...

Он говорил так, будто впереди у него было, по меньшей мере, десять лет работы на его поприще, хотя он прекрасно понимал, что вряд ли продержится и несколько месяцев: большевики работали до последнего.

- Одно мне осталось неясным,- сказала она.

- И что же?

- Почему я провалилась. Наверно, сама в этом виновата.

- Это как?

- Я узнала уже здесь, что примерно в то время, когда я там появилась, по Севилье прошел слух, что туда приехала советская журналистка. А я покупала газеты - на разных языках и в большом количестве: могла этим обратить на себя внимание.- Привычку покупать несколько газет сразу она заимствовала у Якова: общение с таким человеком бесследно не проходит - и теперь грешила на нее.

Он нахмурился:

- Чепуха это. Обычно все проще и грубее. Подумаешь: разные газеты покупала! Может, ты впечатление хотела произвести. А может, просто обои клеила?

- Каждый день?

- Да не говори ты пустяки. Это я тебе как бывший контрразведчик говорю - это не в счет и никого не интересует. А вот личных врагов у тебя там не было?

- Был один. Руководитель фашистской молодежной организации в Лиссабоне. Некто Томмази. Итальянец.

- Это уже ближе к делу. Что он вообще, итальянец, делал в Лиссабоне? Ты с ним, надеюсь, не на идейной почве поссорилась? Это на тебя похоже.-Последнее он произнес с явной иронией.

- Нет. Не хотела к нему в номер идти.

Тут он только поджал губы и в высшей степени выразительно и недоуменно развел руками:

- Что ж ты? Разве тебя не учили этому?

- Семен Петрович! - вспыхнула она.- Я люблю Россию и мировое коммунистическое движение - но чтоб торговать собою?! Вы б видели его. Ощипанный и выпотрошенный цыпленок!

Он усмехнулся, сказал язвительно:

- А ты любишь мужиков в теле. Как твой Яков... Могла б ведь и богу душу отдать - из-за своей брезгливости.

Она одумалась.

- Все сложнее. Если б я сошлась с ним, от меня бы отвернулись остальные. Я же была в приличном обществе - там такое не проходит.

- Да? - Он поглядел на нее, признал справедливость ее слов, извинился: - Наверно. Мы тут забываем хорошие манеры... И так плохо и этак... Но все-таки этого мало. Из-за этого в полицию не бегут и не стучат. Хотя все бывает, конечно.

- Я ему еще и дорогу перебежала,- вспомнила она.- Когда начались переговоры с представителями фирм и фашистских организаций. Они предпочли меня, потому что я канадка, из богатой страны с большими возможностями.

- И миловиднее, чем синьор Томмази?.. Тогда что тебе еще надо? Соперников никто не любит. Ему надо отчитываться перед начальством за проделанную работу - он тебя и убрал с дороги... Ты говоришь, тебя сначала прощупывал итальянец?

- Да. Представитель "Фиата", торгующий оружием.

- Тот, что с Франко запросто здоровается? Ты его фамилию хоть запомнила?

- А как же? Ту, во всяком случае, под которой он там был. Не знаю, насколько она подлинная.

- Настоящая. На этом уровне уже не прячутся, а под своими фамилиями работают. Что ему скрываться - это он, как ты пишешь, берет билет да едет в Мадрид без приключений. Это, наверно, их резидент там - или личный представитель Муссолини. Томмази твой не стал бы доносить в испанскую контрразведку: ему это по чину не положено - он обратился к своему начальнику, чтоб взглянул на тебя, развеял его сомнения. Итальянец повертел тебя так и сяк, ни к какому выводу не пришел - почувствовал только, что ты какая-то особенная, и передал испанцам: пусть разбираются - это их, а не его работа. Поэтому испанцы тебя и не очень тормошили: проверили на всякий случай, улик не нашли, но предложили уехать, от греха подальше. Так вот от людей и освобождаются: бросают на них тень сомнения, и они уже не те, что раньше, а как бы неполноценные.

- Я, между прочим, сама сказала это друзьям. Думала насолить ему, а говорила, наверно, по наитию.

- Наитие - вещь великая, им нельзя пренебрегать. К себе надо повнимательней прислушиваться: иногда можно узнать правду... А доносы действуют безотказно,- снова вернулся он к теме, которая постоянно его притягивала.- Капнут и найдут то, что было и чего никогда не было. Ты еще легко отделалась...- и помрачнел: сам-то он говорил сейчас как по наитию и, поняв это, ужаснулся собственному пророчеству...

Он умолк, сдержанным, но резким движением руки отправил ее отчет в ящик, попрощался с ней и, уже углубленный в свои думы, сказал напоследок:

- Получишь за эту поездку орден Ленина.

Даже это прозвучало у него сухо и почти неприязненно. Но она не была на него за это в претензии: не она была этому причиной.

16

Урицкий попросил ее написать новый, более подробный отчет, снова упрекнул ее за краткость, когда она подала его, но и это донесение не было дослушано до конца: высшие чины ушли с половины ее доклада. Она была задета этим, дочитала его младшему офицерскому составу, который был приглашен, чтоб учиться и набираться ума, но скоро поняла, что обижаться ей не на что: им всем было не до нее, они жили другими тревогами. Вскоре был арестован и погиб на допросах сам Урицкий: не сраженный честными пулями из-за угла, как его дядя, а забитый насмерть в кабинете следователя. После него его судьбу разделил ряд офицеров, последовательно занимавших его пост; с ними ушел в небытие почти весь аппарат Управления. Их ведомственный дом пустел на глазах, третья комната, где жила полька, оказалась опечатанной одной из первых. Были арестованы и уничтожены люди, чье положение не допускало мысли о таком исходе: ее знакомцы по Сочи маршалы Тухачевский и Уборевич, Якир и Егоров. Советским разведчикам было теперь опасней ехать в Союз, чем оставаться за рубежом, на нелегальном положении. Их вызывали в страну, чтобы арестовать, или, напротив, посылали в дальнюю командировку, чтоб без лишнего шума перехватить по дороге,- те и другие исчезали бесследно, без суда и следствия. Конца этому не было - равно как и объяснений происходящего, спрашивать же о нем или просто упоминать в разговоре никто не осмеливался, да и мало кто задавался такими вопросами: в России гнев правителей приравнен к стихийным бедствиям, не поддающимся ни воздействию извне, ни даже предсказанию.