Синдром отката - Нил Стивенсон

– Я уже несколько недель хожу, – сказал он.

– Я имею в виду, без ходунков, – уточнила она.

«Ходунками» у них называлась кубическая рама на колесиках, внутри которой передвигался он до сих пор, когда ему случалось ходить. Рама предотвращала падение и серьезные травмы, когда он терял равновесие.

– Сегодняшние результаты более чем обнадеживающие. За последние несколько недель проприоцепция у тебя стабильно улучшается, но в последние дни это что-то фантастическое. Нам наконец-то удалось прочно подключить твой мозг к гироскопам! И одновременно начали «схватываться» нейронные цепи. То и другое вместе позволяет сказать, что чувство равновесия у тебя сейчас лучше, чем у олимпийских гимнастов, проприоцепцию которых измеряли в ходе контролируемых экспериментов…

– Ладно, тогда к черту все это, – сказал он.

Одним движением отстегнул ремень, приковывающий его к креслу, и встал. Кресло, оттолкнувшись от его ног, покатилось прочь и с металлическим звоном ударилось о стену. Доктор Банерджи ахнула от ужаса. И зря. Где он находится в пространстве – он знал точно.

– Не так резко, Лакс! – воскликнула она.

Лакс. Еще одно из его имен.

– Пожалуйста, сядь! Сначала нужно провести проверку в контролируемой среде…

Доктор Банерджи вскочила, словно хотела удержать его силой. Забавная мысль: весила эта женщина вполовину меньше Лакса. Потеря равновесия не мешала ему заниматься на тренажерах, и он быстро нарастил мышечную массу, потерянную за те несколько месяцев, пока лежал без сознания.

А вот ее коллеги только радовались. Переглядывались с улыбками, жестами поздравляли друг друга. Один даже достал телефон и сделал фото.

– Вот так вы можете? – спросил Лакс. Оторвал ногу от пола и, стоя на одной ноге, закрыл глаза. – Считайте! – потребовал он.

Кто-то начал считать:

– Миссисипи-один, Миссисипи-два, Миссисипи-три…

Услышав цифру «тридцать», Лакс открыл глаза. Стоит. Недвижимо, как скала. Не качается, не взмахивает руками.

– Не могу, – признала доктор Банерджи. – Так могут очень немногие.

Те полминуты, что простоял на одной ноге с закрытыми глазами, он переваривал имя Лакс. Оно вызвало одно воспоминание – недавнее.

Он подошел к широкому, от пола до потолка, окну. «Номер» располагался, должно быть, этаже на тридцатом, так что из окна открывался потрясающий вид на залитый солнцем городской пейзаж, по большей части из новых офисных зданий от пяти до пятидесяти этажей. На некоторых сияли логотипы и странные слова – должно быть, названия компаний. Все это место называлось Киберабад[90]. Район намного более крупного и старого города под названием Хайдерабад. Все эти детали он выхватил из разговоров, разбросанных по последним нескольким неделям, – разговоров, которые едва помнил; но теперь все вдруг сложилось в единую картину. Начало «схватываться», как выразилась доктор Банерджи.

Когда Лакс подошел к окну, доктор Банерджи резко втянула в себя воздух. Должно быть, испугалась, что он завалится вперед и вылетит, разбив стекло. Ну и зря. Чувство собственного положения в пространстве было у него сейчас превосходным. Он даже точно знал, в каком направлении смотрит: около 325 градусов от севера.

Внизу и напротив, через улицу, располагалось здание этажей в десять. Плоская крыша находилась от него в пятидесяти семи метрах: откуда ему это известно, Лакс не знал. На этой крыше с покрытием из скучного серо-коричневого бетона кто-то вывел белой краской огромные слова: «ЛАКС, ПОПРАВЛЯЙСЯ СКОРЕЕ!». Буквы в несколько метров высотой – и вокруг разбросана какая-то порыжелая растительность, тут и там испещренная пятнами разных, но равно приглушенных оттенков. Цветы, давно увядшие и засохшие. Тысячи букетов. Целые тонны старых мертвых цветов.

В этот миг вид на Киберабад отрезала от него занавеска, опущенная одним из адъютантов доктора Банерджи.

– Извини, – сказал он. – Дни, когда у тебя под окнами рыскали дроны, к счастью, миновали. И все же если кто-нибудь заметит тебя у окна – шуму не оберешься. Социальные сети просто взорвутся. А мы не хотим внушать людям необоснованные надежды.

Несколько секунд Лакс молча переваривал информацию. Слова «социальные сети» прозвучали для его ушей – точнее, для сенсоров, ввинченных в кости черепа за ушами и с успехом заменивших ему уши, – как нечто незнакомое. Однако он чувствовал, как эти слова мчатся по нейронным цепям, пробуждая спящие связи, восстанавливая оборванные нити.

В те месяцы, когда он неподвижно лежал на спине в темноте, стараясь не умереть от головокружения, порой из-за облаков выходило солнце. За непроницаемыми черными шторами, отгораживающими от мира больничную кровать, он, разумеется, не мог его увидеть – но все же чувствовал. Не столько свет сквозь щели, сколько тепло, сочащееся сквозь черную завесу со всех сторон. И сейчас было немного на это похоже. С темной стороны неврологической завесы – Лакс, мучительно пытающийся вспомнить значение слов «социальные сети». С другой стороны – бо́льшая часть его мозга. Однако завеса не совсем непроницаема: в ней есть червоточины, сквозь них проникают отдельные образы, ясные и яркие. Веснушчатая девушка с камерой. Заснеженная вершина горы. Китаец с шестом.

– Объясни еще раз, – попросил он того, что задернул занавеску.

Он был уверен, что уже видел этого парня. И не в больничном халате – скорее в футболке и джинсах. Длинные волосы, собранные резинкой. Бейджик с именем Кадар. Рифмуется с «радар». Сейчас Кадар выглядел неуверенно, что вообще-то на него не похоже. Кажется, не понял вопрос.

Так что Лакс пояснил:

– Что случилось с моим мозгом?

Парень вздохнул с таким видом, словно хотел сказать: «Да сколько ж можно объяснять одно и то же?» Огляделся вокруг. Взгляд его упал на микроволновку и кофеварку на стойке в углу; ими пользовался и сам Лакс, и множество людей, что приходили к нему и вели с ним эти странные разговоры. Под стойкой мини-холодильник, на нем блюдо с фруктами и корзинка с печеньем. Видимо, что-то надумав, Кадар подошел туда.

– Ты пострадал от воздействия направленным пучком энергии, которое, вступив во взаимодействие с некоторыми тонкими структурами твоего мозга, подействовало разрушительно… – говорила тем временем доктор Банерджи.

– Вот это твой мозг, – сказал Кадар, взяв с блюда крупную зеленую виноградину.

Достал из ящика со столовыми приборами нож для мяса и разрезал виноградину пополам, но не до конца. Лакс подошел поближе. Кадар открыл виноградину, словно книгу. Две разделенные половинки держались, словно на шарнире, на неразрезанной кожице.

– Для большинства людей – просто ягода, разрезанная не до конца. Для радиоинженера – антенна-бабочка.

– Антенна?

Кадар серьезно кивнул и положил виноградину в микроволновку. Захлопнул дверцу, поставил палец на кнопку «Напиток».

– Последнее, что ты видел перед тем, как рухнул без сознания на вершине горы, была китайская система поражения, излучающая электромагнитные волны на определенной частоте. В