Бабель - Ребекка Ф. Куанг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто-то идет, — сказала Виктория.
Робин почувствовал себя парализованным. Гриффин...
Иди. Лицо Гриффина стало бумажно-белым, почти зеленым. χλωρός, тупо подумал Робин; это было единственное, что мог обработать его разум, воспоминание о легкомысленном споре о переводе цвета. Он вспомнил в деталях, как профессор Крафт спрашивал, почему они продолжают переводить χλωρός как «зеленый», когда Гомер также применял это слово к свежим веткам, к меду, к бледным от испуга лицам. Значит, бард был просто слеп? Нет. Возможно, предположил профессор Крафт, это был просто цвет свежей природы, зеленеющей жизни — но это не может быть верным, поскольку тошнотворная зелень тела Грифона была ничем иным, как началом смерти.
«Я пытаюсь...»
«Нет, Робин, послушай». Гриффин корчился от боли; Робин крепко держал его, не в силах сделать что-либо еще. «Это больше, чем ты думаешь. Гермес — безопасная комната, Виктория знает где, она знает, что делать — и в моем ранце, wúxíng, там...
«Они идут», — сказала Виктория. Робин, констебли, они увидят нас...
Гриффин оттолкнул его. Уходи, беги...
«Нет.» Робин просунул руки под торс Гриффина. Но Гриффин был таким тяжелым, а его собственные руки такими слабыми. Кровь пролилась на его руки. Запах ее был соленым; зрение помутилось. Он попытался подтянуть брата к себе. Они шарахнулись в сторону.
Гриффин застонал. «Стой...»
Робин. Виктори схватила его за руку. Пожалуйста, мы должны спрятаться...
Робин потянулся к ранцу, копался в нем, пока не почувствовал холодный ожог серебра. «Wúxíng,» прошептал он. «Невидимый».
Робин и Виктория замерцали, затем исчезли, как раз когда по площади бежали трое констеблей.
«Господи», — сказал кто-то. «Это Стерлинг Джонс».
«Мертв?»
«Он не двигается.»
«Этот еще жив». Кто-то склонился над телом Гриффина. Шелест ткани — пистолет наготове. Резкий, удивленный смех; полушепот: «Не надо... он...
Щелчок курка.
Робин почти закричал, но Виктория зажала ему рот рукой.
Выстрел прогремел, как из пушки. Гриффин забился в конвульсиях и затих. Робин закричал, но не было ни звука в его муках, ни формы в его боли; он был бесплотен, безголос, и хотя он страдал от такого сокрушительного горя, которое требовало криков, ударов, разрыва мира — а если не мира, то его самого — он не мог двигаться; пока площадь не очистилась, он мог только ждать и смотреть.
Когда стражники наконец ушли, тело Гриффина стало жутко белым. Его глаза были открыты и остекленели. Робин прижал пальцы к его шее, ища пульс и зная, что не найдет его: выстрел был таким прямым, с такого короткого расстояния.
Виктори стояла над ним. «Он...»
«Да.»
Тогда мы должны идти, — сказала она, обхватив пальцами его запястье. «Робин, мы не знаем, когда они вернутся».
Он встал. Какая ужасная картина, подумал он. Тела Гриффина и Стерлинга лежали рядом на земле, кровь запеклась под каждым из них и текла вместе под дождем. На этой площади завершилась какая-то история любви — какой-то порочный треугольник из желания, обиды, ревности и ненависти открылся смертью Иви и закрылся смертью Гриффина. Подробности были туманны и никогда не станут известны Робину в полном объеме;[12] все, что он знал с уверенностью, — это то, что Гриффин и Стерлинг не в первый раз пытались убить друг друга, только в первый раз одному из них это удалось. Но теперь все главные герои были мертвы, и круг замкнулся.
Пойдем, — снова потребовала Виктория. Робин, у нас мало времени».
Было так неловко оставлять их вот так. Робин хотел хотя бы оттащить тело брата, положить его где-нибудь в тихом и уединенном месте, закрыть глаза и сложить руки на груди. Но сейчас было время только на то, чтобы бежать, чтобы оставить сцену резни позади.
Глава двадцать пятая
И я один остался из всех, кто жил,
в этом узком, ужасном убеждении.
ТОМАС ЛОВЕЛЛ БЕДДОУС, «Шуточная книга смерти».
Робин не помнил, как им удалось незаметно выбраться из Оксфордского замка. Со смертью Гриффина его рассудок помутился; он не мог принимать решения; он с трудом определял, где находится. Самое большее, что он мог делать, это ставить одну ногу перед другой, слепо следуя за Викторией, куда бы она их ни повела: в лес, через кусты и заросли, вниз по берегу реки, где они ждали, сгорбившись в грязи, пока мимо с лаем проносились собаки; затем вверх по извилистой дороге в центр города. Только когда они снова оказались среди знакомой обстановки, почти в тени Бабеля и библиотеки Рэдклиффа, он нашел в себе силы оценить, куда они идут.
«Не слишком ли это близко?» — спросил он. «Может, попробуем пройти по каналу... ?»
Только не канал, — прошептала Виктория. Он приведет нас прямо к полицейскому участку».
Но почему мы не направляемся в Котсуолд?» Он не знал, почему его мысли остановились на Котсуолдских холмах, расположенных к северо-западу от Оксфорда, заполненных пустынными равнинами и лесами. Просто они казались естественным местом для бегства. Возможно, он когда-то прочитал об этом в «Пенни Дредфул» и с тех пор считал, что Котсуолдские холмы — это место для беглецов. Конечно, это было лучше, чем сердце Оксфорда.
Они будут искать нас в Котсуолде, — сказала Виктуар. Они будут ожидать, что мы убежим, а собаки будут рыскать по лесу. Но недалеко от центра города есть убежище...
«Нет, мы не можем — я сдала его; Ловелл знал, и Плэйфер тоже должен...
«Есть еще один. Энтони показал мне — прямо возле библиотеки Рэдклиффа, там есть вход в туннель в задней части хранилищ. Просто следуй за мной».
Робин слышала лай собак вдалеке, когда они приближались к четырехугольнику Рэдклиффа. Полиция, должно быть, объявила охоту на них по всему городу; наверняка на каждой улице рыскали люди с собаками. И все же внезапно, как это ни абсурдно, он не почувствовал острой необходимости бежать. У них в руках был бар Гриффина «wúxíng»; они могли исчезнуть в любой момент.
А ночной Оксфорд был все так же безмятежен, все так же казался местом, где они были в безопасности, где арест был невозможен. Он все еще выглядел как город, вырезанный из прошлого; древние шпили, пинакли и башенки; мягкий лунный свет на старых камнях и изношенных, мощеных дорогах. Его здания все еще были такими обнадеживающе тяжелыми, прочными, древними и вечными. Свет, пробивающийся сквозь арочные окна, все еще обещал тепло, старые книги и горячий чай внутри; все еще предполагал идиллическую жизнь ученого, где
