Та, что гуляет сама по себе - Ева Софман

— Но…

— Амадэи бессмертны. И амадэй может умереть лишь от руки своего "брата", — он стоял прямо у неё за спиной. — Лишь один из двоих может убить другого. А поскольку мой Воин был во временном теле, его засчитали как чужака. Он предпочёл безопасную роль отдалённого кукловода, и то, что ты видела — лишь ложная оболочка. С большим сарказмом над собой, не могу не отметить. Он не стал придавать временному телу ни привлекательности, ни какого-либо сходства со своим телом настоящим.

"Ему об амадэях ведомо куда больше, чем кому бы то ни было. И я вижу, что он знает — ему не победить…"

Кусочек мозаики.

"Что ж, наверное, это действительно сработало…"

И ещё один.

"Они убили Воина…"

И ещё.

"Палач ведь сказал, что не собирается ограничиваться его убийством — и тут же убивает его. Почему?"

"Не знаю".

Кусочки мозаики, складывающиеся во что-то большее.

— Значит, и я не…

— Да. Лиар всё ещё жив — потому что умереть он может лишь от моей руки.

— И он знал, что не убьёт тебя?

— Конечно. Стал бы он лишать себя ещё пары сотен лет отравления моей жизни.

— Тогда зачем?..

— Если бы ты подчинилась его воле и предала меня, он бы победил. Он причинил бы мне боль. В этом и был смысл… чтобы ты вонзила мне нож в спину. Или меч в грудь, неважно. Если бы мы расстались тогда, когда ты была мне безразлична — вся игра сорвалась бы. И ты была бы ему не нужна. Чем отчаяннее я пытался тебя защитить, тем большей опасности подвергал. Чем изобретательнее я пробовал обмануть его ожидания, тем вернее следовал по уготованному им пути. И всё это я понял слишком поздно.

— Но я не подчинилась… Что будет теперь?

— Не знаю. Я не знаю. Но что-то будет.

Что-то назойливо скрипело. Таша опустила взгляд на расстилающийся у подножия башни вишнёвый сад, небольшой и старый, огороженный низкой каменной стеной. Закат подкрашивал в золотистую карамель зелень вишнёвых крон, старые качели посреди сада и знакомую фигурку на них. С тёмной макушкой-одуванчиком.

Джеми.

— Значит, ты снова нас спас?

— Этот раз был посложнее предыдущих, должен сказать. Когда пробиваешься сквозь пламя и вытаскиваешь людей из горящего дома, не помогут ни телепатические фокусы, ни прочие святые штучки…

— Не надо ёрничать: не подслушивал бы мои мысли, не знал бы. Но ты всё-таки пробился?

— Человек, наверное, не смог бы, но я ведь не совсем человек. Хотя без ожогов не обошлось.

— Как ты узнал, где я?

— Я всегда знаю. И буду знать. И я должен был прийти раньше, но… мне надо было доделать одно дело, и я не смог сразу пуститься вдогонку. И потом… я подумал, что если буду держаться вдали от тебя, он оставит тебя в покое. Но он не оставил.

— Ты думал… бросить меня? Думал не находить меня… оставить с мыслью, что ты мёртв?

— Я думал, так ты будешь в безопасности.

Таша обернулась, наконец взглянув в его лицо — такое спокойное, такое внимательное…

Смутное сомнение царапнуло душу.

— Арон, скажи мне… скажи честно. Ты тоже… знал… что не умрёшь?

Стало так тихо, что далёкий качельный скрип казался почти набатом.

— Прости, — едва заметно кивнул он.

Таша смотрела на него суженными зрачками. Почти спокойно.

"Нет, это… это…"

— И… почему же ты… не сказал мне?

— Хотел узнать, что ты выберешь.

Наверное, с минуту Таша просто смотрела на дэя.

А потом кинулась на него и принялась колотить по чем попало.

— Таша!

— Я доверилась ему! Я оплакиваю его!! Я виню себя в его смерти, я рыдаю, как последняя дура, я думаю, что жизнь кончена, а он… он… — каждый знак препинания сопровождался ударом, — он хотел посмотреть, что я выберу?!! Да я… тебя…

— Таша…

— Мне плевать, жив ты или нет, вот! Ты мне не нужен, ты, обманщик, лгун, кукловод, манипулятор!!!

— Прости, прости, — он сомкнул объятия, не обращая никакого внимания на кулачки, яростно молотящие по его груди, — я это заслужил, знаю. Мне очень стыдно.

— Ему стыдно!!! И ты думаешь, этого достаточно, просто сказать "мне стыдно"?! Ты!! Ты!!! Ты…

Слова захлебнулись, потерявшись где-то на губах. Почему-то солёных.

— Ты…

Кулаки разжались сами собой. Таша всхлипнула.

— Я…

И не стала отстраняться, когда он прижал её к себе.

— Я люблю тебя, ксаш возьми, — прошептала она, уткнувшись лбом в складки чёрной накидки, — я… только… только не оставляй меня, пожалуйста. Никогда не оставляй…

— Не оставлю, — он мягко гладил её по волосам.

— Не надо масок, я всё пойму и прощу, мне… мне всё равно, кто ты, но я хочу тебе доверять…

— Больше масок не будет. Обещаю.

— Не уходи. Я… я думала, что ты мёртв, и это почти убило меня. Мне казалось, я тоже умерла там с тобой…

— Я уйду лишь тогда, когда ты этого захочешь.

— Я не захочу, никогда, нет…

— Никогда не говори "никогда". Не стоит строить далёкие планы на будущее. Будущее этого не любит.

Таша вскинула голову, глядя в его глаза: в эти такие озёрно-зелёные, такие сумасшедше лучистые, такие безумно тёплые глаза…

"…но если он не отдал свою жизнь за тебя, если чары не могли разрушиться с его смертью — ты же не можешь знать, любишь ли ты…"

"А мне всё равно".

Ей не было дела до сомнений.

Что ей какие-то сомнения, когда она снова видит эти глаза напротив.

— Но ты будешь со мной, пока я того хочу?

— Да. И никому тебя не отдам.

— А если… если он придёт?

Дэй коснулся губами её макушки:

— Никому, — повторил он.

Огонь в камине привычно плёл кружево свето-тени. Золото закатных лучей, силясь просочиться сквозь задёрнутые гардины, бросало узкий лучик во тьму, выхватывая из черноты сидящую в кресле фигуру.

Он наблюдал за пламенем, держа в руках фужер с бренди, согревая напиток теплом ладоней. Год Белой Кошки…

Начало новой игры.

Он не обернулся, когда позади тихо щёлкнула дверь.

— Хозяин, с вами точно всё в порядке? Вы долго не возвращались…

— Умеем ли мы любить кого-либо, кроме себя, Альдрем?

Старый слуга неуверенно приблизился:

— Простите, хозяин?

— Мы все хотим любви, хотим, чтобы нас любили, носили на руках, исполняли желания. Но кто мы? Эгоисты. Каждый думает только о себе. Даже любовь эгоистична — мы любим кого-то, думая прежде всего о том, что нам хорошо рядом с ним. Когда нас покидают, мы жалеем только себя — бедных, несчастных, одиноких. А тот, кто готов жертвовать, кто готов поступаться своими интересами, кто умеет по-настоящему страдать и скорбеть о другом, не потому, что ему без этого другого плохо, а потому, что этого другого больше нет на свете — проигрывает в игре под названием "жизнь". Потому что из-за своих чувств он становится уязвим, и окружающие эгоисты спешат этим воспользоваться. Мир никогда не будет идеальным, пока в нём не будут жить идеальные люди. И если среди них найдётся хоть один эгоист — он обратит утопию в кошмар. Наш мир, мир, в котором мы живём…