Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Составители Версальского договора ничего подобного не предвидели. Французский промышленник Шнайдер считал, что возвращение Лотарингии обеспечит главенство Франции. Но после оккупации Рура 1923 года Париж утратил воинственность и только пожимал плечами в ответ на предупреждения, что наковальня Германии начинает все более грозно походить на кузницу оружия, которое уже дважды за последние полвека опустошало Францию. С другой стороны, Веймарская республика поддерживала Густава и других «баронов фабричных труб» в их сложной стратегии, которая опиралась на правительственные субсидии, на более передовую крупповскую технологию и на прямое нарушение принятых норм торговли. Обратившись к новым видам руд, немцы создали производство дорогих сталей, которое монополизировало добычу угля во всем Рурском бассейне. Лишившись этого угля, французские заводы начали отставать. В надежде восстановить равновесие они предложили организовать картель. Учрежденный в 1926 году в Люксембурге Международный стальной концерн на бумаге выглядел безупречно. На практике же он закрепил французское отставание. Каждая из стран-членов (Франция, Англия, Бельгия, Люксембург, Австрия, Чехословакия и Германия) соглашалась положить конец «губительной конкуренции», строго придерживаясь ежегодной квоты. Немцы, подписав договор, бдительно следили, чтобы остальные партнеры безукоризненно соблюдали все условия, но сами стали их нарушать. Это было прямое мошенничество. Соглашение предусматривало штраф за такие нарушения. Сначала «бароны фабричных труб» платили без возражений. Затем начали грозить, что выйдут из картеля, если им не снизят штрафы и не повысят квоты. К этому времени других участников уже поразил тот своеобразный паралич, который в 30-х годах был типичен для всех жертв тевтонской наглости. Они беспомощно стояли и только наблюдали сложа руки, как грохочущий Рур превышает свою квоту на 4 миллиона тонн стали в год. Тех, кто вслух недоуменно спрашивал, для чего, собственно, так много стали, упрекали в разжигании военных настроений.

Большинство крупповцев никогда не слышали о картеле и, наверное, были не в состоянии понять, что это такое. Однако им было понятно значение расправы в Пасхальную субботу; с умопомрачительным отсутствием логики, приводя в отчаяние соседей Германии, они посещали ежегодные церковные службы поминовения 13 жертв, забыв даже гораздо более кровавую Пасху за три года до этого. Они понимали и причину тюремного заключения Густава. Они знали, что возобновились выплаты пенсий. Имя Круппа сохраняло свою магию; если что-то было не так, значит, виноват кто-то другой. Густав стоял на ногах, но часто спотыкался. При всех своих блестящих успехах местного характера фирма не имела прежней движущей силы. В 1928-м, а потом и в 1929 году платежные ведомости пришлось урезать. Работники обвиняли Берлин и никогда главное управление. Они обожали Берту и ее детей и вешали портреты семьи на стенах своих гостиных. 24 марта 1931 года умерла Маргарет Крупп, и весь Эссен вышел на похороны; в каждом доме вывешивались широкие полосы из крепа. Единственным посторонним человеком, который смог присутствовать на ритуалах, был Карл Сабель, предприимчивый молодой рурский журналист. Он взял напрокат шелковую шляпу, сюртук и самый большой лимузин в Дюссельдорфе. Выйдя из него у просторной галереи замка, он холодно посмотрел на крупповского лакея. Тот низко поклонился, и Сабель прошел. То, что он увидел, сначала производило впечатление воспроизведенного тевтонского мифа. В зале, стены которого украшали романтические фрески брата Марго Феликса и вдоль которых стояли 200 приглашенных гостей, тело вдовы Фрица Круппа лежало на возвышении, напоминая мертвую королеву. Церемония открылась чтением длинного панегирика бургомистра. Он закончил, и служанки, одетые в безукоризненную форму, одна за другой подходили к гробу, и каждая положила цветок на грудь Марго (Густав, специалист по регламенту, дал каждой из них по четыре минуты тридцать пять секунд; собираясь уезжать, Сабель обратил внимание, что они сразу же приступили к своей повседневной работе по дому). Снаружи 300 тысяч человек выстроились вдоль дороги на кладбище Кетвиг-Гейт. Большинство из них были слишком молоды и не застали золотые годы Фрица, и уж совсем немногие могли вспомнить ту ночь, когда несли с холма Альфреда Великого. Тем не менее Марго была для них мостом к чарующему прошлому, когда делали и выгодно продавали пушки, которые никогда не пускали в ход в припадке ярости; а если они и стреляли, то холостыми зарядами.

С ней связывалось представление и о другой вещи, всем очень дорогой, – о крупповской «отеческой заботе». Этот патернализм все еще во многом был жив. Средний работник славил семью за все блага, которыми он пользовался, был благодарен за ее многочисленные мелкие дары и никогда не проявлял любопытства к тому, что происходит в главном управлении. А там происходило много такого, что заставило бы содрогнуться каждого главу государства. Густав поднял большую шумиху вокруг стали «видиа» и «эндуро» и своих превосходных паровозов. Однако значительную часть времени он посвящал другим делам, и именно они дают ответ на загадку, каким образом ему удалось удержаться на ногах, несмотря на жесткие условия Версальского договора. Лишившись главного источника своих доходов, Густав взялся за финансовые операции. Одно время он занимался только голландским гульденом; используя в качестве обеспечения часть капитала, припрятанного в голландских банках, он получил из Нидерландов сумму, эквивалентную 100 миллионам марок. Затем, в 1925 году, в жилы его предприятий была влита большая доза свежей крови из США. Это был заем в 10 миллионов долларов. Крупп не выразил по этому поводу особого восторга. Скорее наоборот. По немецким законам на заводах Круппа должны были быть расклеены объявления, что они считаются заложенными, пока заем не будет выплачен. Густав созвал собрание всех своих служащих и заявил им: «Надеюсь, каждый из вас приложит все усилия, чтобы эти проклятые бумажонки были сорваны как можно скорее!»

Объявления были сняты уже через два года, хотя усилия мелких крупповских служащих были тут ни при чем. Зимой 1926/27 года Густав добился двух важных побед. Во-первых, был улажен его спор с Виккерсом. В июле 1921 года он предъявил в Шеффилде иск, требуя 260 тысяч фунтов стерлингов за использование крупповских патентов во время войны. При сложившихся обстоятельствах это представлялось ему вполне разумным. В переводе на язык войны это означало, что англичане выпустили по немцам 4160 тысяч снарядов, из которых каждый второй убил одного немецкого солдата. Виккерс платить не пожелал. Тогда Крупп передал дело в смешанный англогерманский арбитражный суд. Вполне понятно, что архивы Круппа не содержат почти никаких упоминаний об этом деликатном деле, но в документах Виккерса мы находим следующее: «После нескольких переносов окончательное слушание дела было отложено без указания срока». Наконец, в августе 1926 года был достигнут компромисс, и Виккерс выплатил Круппу 40 тысяч фунтов стерлингов, после чего в октябре того же года арбитражный суд прекратил дело. Ну уж и компромисс! Шеффилд утверждал, что англичане выпустили по немцам только 640 тысяч снарядов. Другими словами, столь небольшой расход снарядов означал четырех убитых на каждый выстрел. Абсурд, но проигравшим выбирать не приходится, а в 20-х годах 40 тысяч английских фунтов стерлингов весьма устраивали главное управление фирмы.