Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

9 января, за два дня до того, как первые отряды вошли в Эссен, Густав передал своим людям, чтобы они сохраняли спокойствие. Более двух месяцев они подчинялись. Сопротивление, хотя и угрожающее, оставалось управляемым. Но ежедневно в людях накапливалось напряжение. Удушение захватчиками германской экономики начало выражаться в тысяче мелких проявлений и в одном большом, понятном каждому рабочему. Инфляция опускала марку вниз с необычайной быстротой; еще год в таком режиме, и все сбережения и пенсии будут обесценены. Крупповцы называли оккупацию словом «die Bajonette» – штык. Они были настроены нанести ответный удар, и, как только приблизилась Пасха, напомнившая о насилии два года назад, рабочие и руководство заключили молчаливое соглашение. Шнуры сигнальных сирен висели в каждом цеху; при возникновении чего-то непредвиденного – скажем, несчастного случая или взрыва горна – любой мог дернуть за шнур. Теперь все понимали, что стоит французским солдатам попытаться войти на заводы, зазвучит сигнал тревоги. Никто не замышлял что-то сверх этого. Они, казалось, верили, что демонстрация мускулов большой массы немцев наведет страх на «штыки».

В семь часов утра в Пасхальную субботу, 31 марта, лейтенант Дюрье появился на Альтендорферштрассе с одиннадцатью пехотинцами и с пулеметом. Они пришли, чтобы произвести инвентаризацию автомашин в крупповском центральном гараже, прямо через улицу напротив здания главного управления. У лейтенанта даже не было полномочий на то, чтобы позаимствовать грузовик, и Крупп об этом знал: накануне ему звонили из штаб-квартиры французского контингента в Дюссельдорфе и объяснили цель визита патруля. Но он никому не обмолвился ни словом. Наверное, его семейные обстоятельства оправдывали молчание. Помещения для гостей на вилле «Хюгель» теперь занимал французский генерал со своим штабом.

Через сорок лет Альфрид будет вспоминать об этом, как о самом горьком переживании своей юности, и, несомненно, это присутствие увеличило раздражение в семье. Естественно, никто не разговаривал с непрошеными гостями, но это не мешало генералу отдавать распоряжения слугам, в том числе приказывать им закрывать окна и жарче отапливать помещения. Густав выходил каждое утро из замка вспотевший и приезжал в свою контору в бешенстве. Он вообще был склонен игнорировать послания из Дюссельдорфа, хотя намеренно ли проигнорировал вышеупомянутое уведомление или просто забыл о нем, не так уж важно. С первого дня «штыка» было ясно, что кровопролития не избежать. Если Густав повинен в том, что произошло в этот день, то виноват и Раймон Пуанкаре, французский премьер.

У лейтенанта Дюрье, маленького человечка, имя которого вскоре станет в центре внимания на европейской арене, появилась проблема, как попасть в центральный гараж. Управляющий на два часа опоздал на работу – во что трудно поверить, так как он работал у Круппа, но тем не менее. В девять часов он появился, бросил хмурый взгляд на кепки рабочих, отпер дверь и пригласил гостей. Сразу же завыла сирена расположенного по соседству крупповского пожарного депо. Увидев красные пожарные машины, Дюрье, естественно, подумал, что где-то вспыхнул пожар. Он стал методично считать бамперы. Но теперь уже загудело и в главном управлении. В течение следующих нескольких минут к этим сиренам присоединились более пяти тысяч других. Пораженный молодой французский офицер обратился к управляющему и спросил, что означает этот ужасный концерт. «Бросай работу», – отвечал тот. Дюрье бросился к двери и увидел, что насколько хватало глаз вся Альтендорферштрассе представляла собой плотную массу рабочих кепок. При последующем разбирательстве, говоря о численности толпы, он назвал цифру тридцать тысяч человек, и ни один немец не обвинил его в преувеличении.

Ну а что же Густав? Он был в положении, предполагающем вмешательство, – из эркерного окна его офиса было видно все происходящее, но не сделал ничего. Абсурдно утверждать, что он не мог ни с кем связаться. Его сложный коммутатор позволял говорить с каждым бригадиром на заводе. Более того, мы знаем, что он пользовался им, чтобы связаться по телефону с центральным гаражом. Он озабоченно спрашивал, не покорябали ли его лимузин в этой свалке, и велел управляющему присмотреть за ним. Невероятно, но факт: это было его единственным распоряжением, в то время как сирены продолжали завывать. Они выли полтора часа. За это время лейтенант понял наконец, что его позиция здесь ненадежна. Ведь у него только десяток человек. В любой момент огромная толпа опасных людей может ворваться и с тыла захватить патруль, поэтому он отступил к другому, меньшему по размерам гаражу напротив пожарного депо. Пулемет установили на входе и направили на толпу, которая несколько отхлынула назад. Однако у новой позиции Дюрье был один изъян, который мог стать фатальным. Строение было оборудовано установкой, выбрасывающей под давлением пар, а панель управления находилась на крыше. (Пять дней спустя один из администраторов Круппа убедил группу иностранных корреспондентов в том, что там не было никакой установки, но, по воспоминаниям бывшего крупповца, журналистам показали другой – центральный гараж.)

До тех пор пока продолжали завывать сирены, толпа была спокойна. Люди как будто оцепенели. Тут – береты с помпонами, там – покрытые копотью лица, глядящие из-за спин стоящих впереди. И никто не шевелился. Затем в 10.30 раздался пронзительный свист. Это было похоже на сигнал. Передний ряд двинулся вперед. Что именно произошло в последние тридцать минут, неизвестно. Некоторые из людей Дюрье говорили, что их забросали камнями и кусками угля, а двое французских солдат утверждали, что видели рабочих с револьверами. Если пистолеты и были, сам лейтенант этого не заметил. В него не попал никакой летящий предмет, и вокруг себя он ничего такого не видел; он решил посмотреть вниз на толпу, когда раздалось шипение пара. Два крупповца на крыше отвернули вентили до отказа, и густой едкий туман стал заполнять здание. Дюрье, наполовину ослепленный собственным потом, приказал открыть огонь поверх голов. То ли рабочие были слишком возбуждены, чтобы испугаться, то ли, что более вероятно, стоявшие сзади подтолкнули тех, кто был впереди. Словом, они придвинулись ближе, и теперь уже, это было в 11.00, лейтенант приказал патрульным взять под прицел людей. Он замер на мгновение и, решив, что другого выхода нет, дал команду: «Открыть огонь!»

Пулеметную очередь услышали всюду. На следующее утро номер газеты «Нью-Йорк таймс» вышел с заголовком на целую страницу: «ФРАНЦУЗЫ УБИЛИ 6 ЧЕЛОВЕК И РАНИЛИ 30 В СТЫЧКЕ У ОФИСА КРУППА».

Было даже хуже. Когда крупповские сотрудники германского Красного Креста вошли на нейтральную полосу между пулеметом и своими отступавшими таварищами (спасательная операция, требующая выдающейся храбрости, поскольку у них не было нарукавных повязок Красного Креста), на Альтендорферштрассе был хаос из дыма, пара и крови. Стрелявшие явно метили в жизненно важные органы, а на таком расстоянии нельзя не попасть. Как рассказывал первый крупповский врач, увидевший пострадавших, на жертвах были видны «страшные зияющие раны». Всего было 13 убитых, включая 5 юных подмастерьев, и 52 раненых.