Полка. История русской поэзии - Коллектив авторов -- Филология
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каково мнение комитета
Принято единогласно
Эта готовность выворачивать наизнанку поэтику лозунга (роднящая поэтику Холина с более поздними опытами концептуалистов) могла порождать и вещи откровенно трансгрессивные. Лозунговость, протокольность конкретистской поэзии Холина оказывается мощным орудием — скажем, в визионерской поэме «Умер земной шар» (1965) короткие, рубленые строки создают апокалиптическую картину и одновременно разворачивают версию мировой истории согласно «барачному» взгляду: «Эти гады / Эти маленькие ничтожества / Оказались живучими / Донельзя / Они поедали / Животных / Травы / Камни / Появились поэты / Художники / Оскар Рабин / Хвостенко / Сапгир / Холин / И др». Упоминание Алексея Хвостенко, не входившего в Лианозовскую группу, тут не случайно: его сборники середины 1960-х эксплуатируют подрывную силу минималистического фрагмента. Поздний Холин чаще обращается к верлибру, его стихи движутся в сторону ещё большей суровости, предлагая мотивы почти буддистские, но лишённые сострадательности:
Одни говорят
Что я гений
Я говорю
Это
Действительно так
Другие говорят
Бездарен
Я подтверждаю
Третьи говорят
Я убил человека
Киваю головой
Всё что говорят люди
Правда
Сотканная
Из пустоты
«Сотканная из пустоты» — определение, которое можно приложить к поэзии Всеволода Некрасова (1934–2009). Точнее, не из пустоты, а из того, что ею кажется: из разреженности, из медитативного повтора, в котором всякая итерация, однако, несёт новый смысловой оттенок; из внутренней речи. Легко представить себе, что стихотворение Некрасова — это портрет внутренней речи человека, осмысляющего что-то наедине с собой:
может нет
а может
и будет
как-нибудь
когда-нибудь
кто-нибудь
а хоть бы
и я
(может быть
а может
не быть)
Всеволод Некрасов. 1990 год{289}
Такой подход к поэтической материи сделал Некрасова одним из важнейших реформаторов русского стиха. При этом в его поэтике довольно рано проявились две взаимосвязанные манеры. Первая — концептуалистская работа со штампом, готовой синтагмой; такие синтагмы могут объединяться в тотальный массив, слипаться и разделяться на отдельные куски: «Блатные / Плохие / Рабочие хорошие / Трудящие руководящие / Нетрудящий мудрящий / А трудящий немудрящий / Активисты оптимисты / Коллектив как актив / А актив как коллектив». Ещё более наглядный пример — большая поэма «Вообще конечно…»:
давай Бог ноги
отцы и дети
Агата Кристи
Барклай де Толли
Фрегат Паллада
сказало злато
уже тлетворный
нерукотворный
чего же боле
простой советский
советско-русский
словарь
хоть стой хоть падай
Вторая манера — как раз всматривание в минималистический, почти микроскопический материал отдельных слов и выражений, их тщательное выстраивание на пространстве страницы (Некрасов с крайним вниманием относился, например, к размеру интервалов между строками в самиздатской машинописи); их варьирование, когда за каждой строкой, вроде бы мало отличающейся от предыдущей, скрывается новый смысл, влияющий на всё сообщение в целом; принцип такого стихотворения — «чем меньше, тем больше». Хрестоматийный пример — стихотворение, написанное после гибели чешского студента Яна Палаха, совершившего в 1969 году самосожжение в знак протеста против советской оккупации Чехословакии: короткий текст Некрасова — это и выявление «внутренней формы» имени Палаха, фамилии-символа, и признание весомости его жертвы, и неизбежный моральный укор тем, кто не может отважиться на такое, в том числе самому автору:
Ян Палах
Я не Палах
Ты не Палах
А он
Палах?
А он
Палах
Он Палах
А ты не Палах
И я не Палах
Похороны Яна Палаха. Прага, 25 января 1969 года{290}
В этой микроскопической, микротональной работе Некрасов естественным образом доходит до тавтологии — причём и её использует по-разному. Исследовательница Ирина Скоропанова поясняет, что такое конкретизм в лианозовском, некрасовском изводе: «Ставка во многом была сделана на „слово как таковое“, изъятое из привычного контекста и сопутствующих ему синтаксических и грамматических связей и всякого рода ассоциаций. <…> Особенно необычны… стихотворения, образованные повторами одного только слова, удостоверяющие его самоценность и как бы возвращающие слову его первоначальное, исконное значение». Иногда повтор создаёт визуальный/звуковой эффект подражания — например, в «Стихах про всякую воду»: «Вода / Вода вода вода / Вода вода вода вода // Вода вода вода вода / Вода вода / Вода / Текла». Здесь на графическом уровне ощутимы струи воды, на звуковом — длительность и даже скорость её течения, на темпоральном — начало, кульминация и завершение потока. Похожий случай — стихотворение «Зима…»:
Зима
Зима зима
Зима зима зима
Зима зима зима зима
Зима
Зима
Зима
И весна
В другом стихотворении слово «было» как бы показывает время, прошедшее от желания сделать нечто важное до полного безразличия к этому действию: «было дело / было дело // надо было / надо было // было / было / было / было // было / и ладно». А самое, вероятно, известное стихотворение Некрасова имеет дело с тавтологией в чистом виде — и суть тут именно в том, чтобы показать, что свобода равна только самой себе и не может быть ничем заменена:
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть свобода
Генрих Сапгир (1928–1999) — самый разнообразный, самый протеистичный из лианозовцев. Прославившийся как детский поэт и писатель, во «взрослых» текстах он оперировал не просто самыми разными приёмами (виртуозное владение поэтической игрой — как раз то, что обеспечивало успех детским стихам Сапгира), но вообще разными модусами письма. У него были тексты, вполне сопоставимые с холинскими «барачными стихами» (цикл «Голоса»: «На острове / В густой траве / Стоит дощатая палатка. / Перед ней — бидон и лодка. / На откосе острова / Два заезжих рыболова / Пьют бутылочное пиво»). Или сопоставимые с некрасовским минимализмом — например, созданный
