Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Феваль

— Уверен, господа, — проговорил он, — что все вы меня понимаете, не так ли?

Ему никто не ответил, даже прожженный плут Пероль.

— Итак, требуется кое-что пояснить, — улыбаясь, снова заговорил Гонзаго. — Объяснение будет кратким, поскольку у нас нет времени. Прежде всего примем за аксиому следующее: существование этой девушки грозит нам полным крахом. И не надо делать скептические физиономии — дело обстоит именно так. Если завтра я потеряю наследство де Невера, послезавтра мы все уже будем в бегах.

— Мы все? — послышались восклицания.

— Да, вы, господа хорошие, — выпрямившись, ответил Гонзаго, — все без исключения. И речь тут не идет о ваших прежних грешках. Принц Гонзаго идет в ногу с модой: его расчетные книги не в лучшем состоянии, чем у самого захудалого купчишки, а вы ведь за них уверены. О, Пероль превосходно умеет устраивать такие вещи! Так что мое банкротство повлечет за собой вашу гибель.

Взгляды присутствующих обратились на Пероля, но тот не шелохнулся.

— К тому же, — продолжал принц, — после того, что случилось вчера… Впрочем, никаких угроз! Просто вы связаны со мною настолько прочно, что как верные компаньоны последуете за мною и в несчастье. Я лишь хочу знать, насколько вы готовы выказать мне таким образом свою преданность.

Все продолжали молчать. Улыбка Гонзаго стала явно насмешливой.

— Все вы меня прекрасно поняли, сами видите, — сказал он, — не зря я рассчитывал на вашу сообразительность. Девушку отпустят. Я сказал это и продолжаю повторять: она будет вольна идти отсюда, куда ей заблагорассудится, да-да, господа. Это вас удивляет?

Приспешники вопросительно смотрели на принца. Шаверни с мрачным видом цедил из бокала вино. Молчание затягивалось. Впервые после своего возвращения Гонзаго налил себе и соседям.

— Я не раз твердил вам, друзья мои, — снова начал он весьма беззаботным тоном, — что приятные привычки, хорошие манеры, великолепная поэзия, изысканные благовония — все это пришло сюда из Италии. Вы плохо знаете Италию. Так что слушайте и мотайте на ус.

Принц отпил шампанского и продолжал:

— Я расскажу вам историю из времен моей молодости; ах, эти дивные годы уже не вернуть! Был у меня кузен, граф Аннибале Каноцца из рода принцев Амальфи, весельчак, каких мало, сколько безрассудств мы с ним творили! Он был богат, очень богат. Судите сами: у кузена Аннибале было четыре замка на Тибре, двадцать ферм в Ломбардии, два дворца во Флоренции, два в Милане и два в Риме, а также вся знаменитая золотая посуда наших почтенных дядюшек кардиналов Алларил. Я же являлся единственным и прямым наследником кузена Каноццы, но ему было тогда всего двадцать семь, и он собирался прожить лет до ста. Никогда мне не приходилось встречать человека со столь отменным здоровьем. Вас, я вижу, что-то знобит, друзья мои, выпейте-ка, чтобы придать себе мужества.

Сотрапезники так и сделали: в этом нуждались все.

— Однажды вечером, — продолжал принц Гонзаго, — я пригласил кузена Каноццу на свой виноградник в Сполето. Что за чудное место! А какие там были беседки! Мы провели вечер, сидя на террасе, вдыхая напоенный ароматами воздух и беседуя, кажется, о бессмертии души. Каноцца был стоиком, если не считать вина и женщин. Взошла прекрасная луна, и он, бодрый и веселый, расстался со мною. По-моему, я даже видел, как он садится в карету. Естественно, он был свободен — не так ли? — был волен отправляться куда ему заблагорассудится — на бал, на ужин, всего этого в Италии было предостаточно, на любовное свидание, наконец. Но он был волен и остаться…

Гонзаго допил бокал. Все смотрели на него вопросительно, и он закончил:

— Граф Каноцца, мой кузен, выбрал последнюю из перечисленных мною возможностей — он остался.

Сотрапезники задвигались. Шаверни судорожно сжал свой бокал.

— Остался, — повторил он.

Гонзаго взял из корзины с фруктами персик и бросил маркизу. Персик остался лежать у того на коленях.

— Изучай Италию, кузен! — заметил Гонзаго. Затем, обращаясь к остальным, продолжал:

— Шаверни слишком пьян, чтобы меня понять, но, быть может, это и к лучшему. Изучайте Италию, господа!

С этими словами он принялся катать персики по столу. Каждый из сотрапезников получил таким манером один плод. После этого Гонзаго заговорил, отрывисто и сухо:

— Да, я забыл упомянуть одно любопытное обстоятельство: прежде чем расстаться со мною, мой кузен граф Анибало Каноцца угостился персиком.

Сотрапезники поспешно положили персики на стол. Гонзаго снова наполнил свой бокал. Шаверни последовал его примеру.

— Изучайте Италию, — в третий раз повторил принц, — только там и умеют жить. Уже лет сто там не пользуются дурацкими стилетами. К чему применять насилие? В Италии, если, к примеру, вам нужно убрать с пути девушку — как в нашем случае, — вы просто находите кавалера, который согласится взять ее в жены и увезти неведомо куда. Прекрасно, это в точности как у нас. Если девушка соглашается, все в порядке. Если нет, а в Италии, как и здесь, она имеет на это право, тогда вы отвешиваете ей глубокий поклон и просите прощения за допущенную вольность. Затем вы с почтением ее провожаете. По пути, из чистой галантности, вы просите ее принять у вас букет…

С этими словами Гонзаго взял в руки стоявший на столе букет из живых цветов.

— Разве может она отказаться от букета? — продолжал он, поправляя цветы. — И она удаляется, свободная, как и мой кузен Аннибале, отправляется куда ей будет угодно — к любовнику, подруге, к себе домой. Но она вольна и остаться.

Принц вытянул руку с букетом вперед. Сотрапезники вздрогнули и отшатнулись.

— Она остается? — сквозь зубы процедил Шаверни.

— Остается, — глядя ему в лицо, холодно бросил Гонзаго. Шаверни вскочил.

— Эти цветы отравлены? — вскричал он.

— Садись на место, — расхохотался Гонзаго, — ты пьян. Шаверни утер ладонью струившийся со лба пот.

— Да, — пробормотал он, — должно быть, я и вправду пьян. Иначе…

Он покачнулся. У него закружилась голова.

9. ДЕВЯТЫЙ УДАР

Хозяйским взором Гонзаго оглядел собравшихся.

— Он совсем потерял голову, — проговорил принц. — Ладно, его я извиняю, но если хоть один из вас…

— Она согласится, — для очистки совести тихо проговорил Навайль, — она не откажется от руки Шаверни.

Протест был робким. Он не мог повлиять ни на что. Но другие не решились и на него. Угроза краха уже прозвучала. Дорога позора — так же как дорога мертвецов Бюргера — гладка) А в ту эпоху оживленной торговли разорение свершалось быстро и неотвратимо.

Теперь Гонзаго знал, что ему позволено все. Эти люди стали его сообщниками. Теперь у него была своя армия. Принц поставил букет на место.