Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое - Николай Варенцов

Жена Фирсанова после смерти мужа скоро вышла замуж за какого-то авантюриста Соколова и вскоре после замужества умерла, оставив по духовному завещанию все в пользу своего мужа. Пошли усиленные слухи по Москве, что она отравлена мужем; пришлось прокурорской власти начать обследование; вырыли труп, находившийся в земле несколько месяцев, признаков отравления или задушения не нашли, и дело этим кончилось. В это дело замешали известного профессора Чичерина, выдавшего удостоверение об естественной смерти госпожи Соколовой5.

Все описанное об Иване Григорьевиче Фирсанове мне пришлось слышать от самых близких к нему лиц: от его брата Петра Григорьевича и его племянника Ивана Петровича, женатого на моей сестре Ольге6. Иван Григорьевич был дружен со своим братом Петром и любил его; вызвав его из Серпухова, научил лесному делу, и Петр Григорьевич оказался достойным учеником его, сделавшимся скоро миллионером.

Иван Григорьевич рассказывал брату и племяннику все эти эпизоды не с целью хвастовства перед ними, а из желания научить их способам и приемам наживы7.

ГЛАВА 68

В моей молодости часто приходилось слышать про Флора Яковлевича Ермакова, отличавшегося крутым нравом, расчетливостью, сильной волей. Деловые люди относились к нему с уважением и даже, быть может, с некоторой завистью, говоря: «Сильно бережет свои денежки, но и не польстится на чужие!»

Отец Флора Яковлевича — Яков Яковлевич — был в молодости крепостным Шереметевых и откупился на волю за 50 тысяч рублей, что показывает, что еще во время крепостного права он был богатым человеком. У него было двое сыновей, один умер в молодых годах, оставив жену и двух дочерей1, и ходили слухи, что при дележе имущества они были обделены братом, но, по идеологии купечества того времени, это не считалось за преступление, так как говорили: «Для чего девочкам деньги? — приданым награждены, выйдут замуж, фамилия у них будет другая: так пусть деньги останутся в коренном роде, составляя благосостояние семьи».

Флор Яковлевич жил на Новой Басманной в собственном большом трехэтажном особняке2, примыкающем с одной стороны к церкви Петра и Павла3, а с другой — к полотну соединительной ветки Курской и Николаевской железных дорог, проведенной по бывшей земле Ермакова, где был у него сад.

На дворе его владения находился трехэтажный корпус, в нижнем этаже были склады товаров, а в двух верхних размещалось общежитие для монашек, прибывающих из монастырей для сборов на нужды их. Общежитие было устроено хорошо, содержалось чисто, каждой монашке полагалось отдельная кровать, белье и давалось полное содержание. Устраивая в своем доме общежитие, Ермаков выговорил у епархиального начальства право на полное подчинение общежития ему, без вмешательства духовного начальства, и шутя называл себя игуменом.

Мой знакомый Н. И. Решетников в первый день Пасхи заехал к Флору Яковлевичу поздравить с праздником; поднимаясь по лестнице, увидал интересную картину: на площадке лестницы, у второго этажа, на кресле сидел Флор Яковлевич, к нему подходили монашки с поздравлением, целуясь три раза, и каждая целовала руку, расположенную на ручке кресла, обменивались друг с другом красным яйцом, причем каждой монашке он вручал серебряный рубль.

Свой дом и семью Флор Яковлевич держал крепко, «в ежовых рукавицах», не допуская никаких нововведений, с требованием исполнения всех правил по заведенному им порядку. С ним жил в доме в третьем этаже сын Дмитрий Флорович, женатый на дочери известного суконного фабриканта Носова4.

Дмитрий Флорович, когда бывал в театре, после возвращения домой, желая угостить свою супругу чаем, принужден был снимать сапоги и в чулках, ощупью пробираться по лестнице в первый этаж, где находилась кухня, боясь скрипом ступеней деревянной лестницы разбудить папашу и тем вызвать его гнев за неурочное чаепитие; сам разогревал самовар и с такими же предосторожностями водворял самовар в свою комнату.

Такая жизнь Дмитрию Флоровичу, понятно, нравиться не могла, особенно жене, привыкшей в своей родной семье к более свободной жизни. И для него выпал благоприятный случай, которым он и воспользовался, чтобы убраться из-под гнета отца.

Однажды Флору Яковлевичу потребовалось поехать в Петербург на несколько суток. Перед отъездом позвал сына и вручил ему ключи от несгораемого шкафа с приказанием: «Завтра уплати такому-то столько-то, деньги лежат в несгораемом шкафу; отдашь деньги, возьми расписку». По принятому обычаю, Флор Яковлевич и вся его семья сели, потом встали, помолились на образа, все его поцеловали в щеки и руку, и он отбыл.

На другой день Дмитрий Флорович в точности исполнил приказание отца. Беря деньги из несгораемого [шкафа], ему бросились в глаза толстые тетради, лежащие на полках шкафа, достав одну, он увидал, что в них заключаются паи вновь утвержденного Товарищества Ф. Я. Ермакова. В то время многие крупные идентичные фирмы свои личные дела переводили в товарищества, понимая, что эта система управления весьма удобна для них: дает большое преимущество в случае смерти хозяина предприятия, дело не приостанавливалось, а продолжалось, как при живом хозяине5.

Дмитрий Флорович заметил, что на паях не имеется надписи владельца их, что по закону полагается, между тем имеются подписи членов правления, бухгалтера, кассира и изображение печати, а потому не будет большого труда на пустых местах паев написать свое имя, отчество и фамилию, вырезать [паи] из всех тетрадей на сумму 500 тысяч, что не может броситься в глаза отцу, — вот он и будет с деньгами! Так и поступил.

Вернувшемуся отцу вручил ключи и оправдательный документ в платеже. После того прошло несколько месяцев, к Ермакову является какой-то присяжный поверенный и заявляет:

— Я, к большому моему удовольствию, имею счастье состоять пайщиком в вашем товариществе, явился в правление, чтобы оформить покупку паев и перевести на мое имя, между тем в правлении никого нет, даже бухгалтера и кассира, тогда, извините, пришлось побеспокоить вас.

— О каких паях изволите говорить? — спросил Ермаков. — Я паев никому не продавал.

— Паи вашего товарищества, купленные мною у Дмитрия Флоровича, состоящего директором в товариществе, со мной имеется передаточное заявление, с бланком бывшего их хозяина, теперь требуется только отметка в паевой книге и такая же отметка на паях.

У Ф. Я. Ермакова, как говорят, глаза полезли на лоб от слов поверенного, он так рассердился, что вскочил с места, затопал ногами и выгнал его вон.

Долго не мог прийти в себя Флор Яковлевич, бегая по комнатам, с клокочущим в нем гневом о нахальстве «ярыжника» — так он величал поверенного, — явившегося, несомненно, с целью подобраться к его денежкам.

Еще он не успел окончательно прийти в себя, как лакей доложил о приходе полицейского пристава совместно с человеком, бывшим у него два часа тому назад, и что они требуют приема их.

У Флора Яковлевича это сообщение вызвало реакцию в его злобном настроении; в голове блеснула мысль: когда являются представители законности и порядка, то несомненно, по каким-нибудь нарушениям кодекса уголовного или гражданского. Он сердито сказал лакею: «Зови!»

Придется вернуться к присяжному поверенному, выгнанному Ф. Я. Ермаковым. Он немедленно отправился в Басманную часть6, недалеко находящуюся от дома Ермакова, к приставу, которому и сделал заявление о нанесенном ему Ермаковым оскорблении от высказанного им желания исполнить необходимую формальность при переходе паев от одного лица к другому, в силу устава высочайше утвержденного товарищества. Причем указал, что не только не имеется на доме, где товарищество помещается, вывески или объявления, но и не существует никакого правления и его штата, т. е. бухгалтера и кассира, а потому приобретший паи товарищества не имеет возможности исполнить требуемую уставом отметку в паевой книге и также получить отметку на приобретенном им пае. И просит пристава удостоверить справедливость его слов и подтвердить законным актом его заявление и, в свою очередь, привлечь председателя правления Ф. Я. Ермакова к ответственности за самоуправство.

Пристав был доволен возбужденным присяжным поверенным делом: это давало ему право думать, что толстосум-богач Ермаков не отделается от него нашаромыжку и даст ему возможность к уже полученной от присяжного поверенного сумме за его беспокойство еще прибавить некоторую сумму для его экстраординарных расходов, а потому немедленно и с удовольствием отправился к Флору Яковлевичу. Идя к Ермакову, пристав взвесил все слова, которые придется говорить, с ударением на некоторые фразы, могущие действовать на психику Флора Яковлевича. Пристав, поздоровавшись с Флором Яковлевичем, в мягких, но сильных, выражениях выставил его виновность, как нарушителя устава товарищества, высочайше утвержденного государем, а следовательно, он противодействует не только закону, но и высочайшему вождю — государю.