След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше - Стивен Эриксон

— Теперь привяжем поводья к упряжи этого мула — вы не против, господин Муст?

— Нисколько, Блик.

— Хорошо… ну вот и все, сударь.

— Весьма любезно с твоей стороны. Прими же мою благодарность, смертный, ибо прошла тысяча лет с тех пор, когда я кого-то благодарил в последний раз.

— Принимаю, сударь.

— Придется тебе теперь отдуваться весь день, Блик, — сказал Тульгорд.

— Воистину, Смертный Меч.

Должен со всей скромностью заявить, что я не особо склонен к злу. Собственно, будь я настолько злобен, как, возможно, вам кажется, я бы давно уже прикончил критика. В любом случае приходится описывать события так, как они происходили на самом деле, хотя это и может выставить меня в не слишком выгодном свете. Но взгляд творца должен оставаться острым и неумолимым, и каждая подробность должна нести на себе бремя значимости (чего никогда не понять бездарным критикам с их загаженными мозгами — да и нассать на них всех!). Возможно, я выбрал не самый подходящий момент для подобного замечания, но виной тому, вне всякого сомнения, моя врожденная неуклюжесть.

Проскочили мимо этот абзац? Тем лучше для вас. (В любом случае рассчитываю впоследствии на ваши одобрительные отзывы.)

— Как собачка, хо-хо-хо! — заорал Арпо Снисход, когда мы двинулись в путь, а затем раздались специфические звуки, сопровождавшиеся слышимой дрожью и видимым стоном рыцаря Здравия.

Фоном нам служили шарканье поношенных сапог, стук копыт и скрип колес экипажа. Позади остались труп Красавчика Гума и Пустелла, которая теперь вгрызалась ему под подбородок, будто в чудовищном поцелуе.

Следует ли мне перечислить оставшихся? Пожалуй, да. Впереди — Стек Маринд, за ним Тульгорд Виз, дальше Певуны, за коими следовали проводник и Пурси Лоскуток, потом я с Апто слева от меня и Борзом справа, а за нами, естественно, господин Муст и экипаж данток Кальмпозитис, рядом с которым у самого края ехал верхом Апто Снисход.

Все мы были паломниками, день выдался ясный, каркали стервятники, и жужжали в пыли мухи, нещадно палило солнце, и пот грязными потоками стекал по лицам, разъедая как глаза, так и разум. Борз что-то бормотал себе под нос, уставившись куда-то за десять тысяч шагов вперед. Апто тоже шевелил губами, возможно делая мысленные заметки или укладывая в памяти последнюю песню Борза. Услада то и дело без особых причин давала тумака кому-то из братьев, обычно сбоку по голове. Братья с впечатляющей терпимостью сносили выходки сестренки. Пурси шла, погруженная в дурманную дрему, которая вряд ли развеялась бы до полудня, и, учитывая это, я размышлял, какая из двух историй будет в данный момент наиболее уместной. Приняв с некоторым усилием решение, я наконец заговорил:

— Итак, та красавица из племени имассов, теперь уже не девственница, пробудилась глубокой ночью, в ту стражу, что тянется, холодная и унылая, до первых проблесков ложной зари на восточном небосклоне. Вся дрожа, она увидела, что шкуры отброшены, а ее возлюбленного простыл и след. Кутаясь в меха, она вдыхала морозный воздух, и с каждым глубоким вдохом сон уходил все дальше, а вокруг, словно живая, размеренно дышала хижина, и копоть от ее дыхания осаждалась на широко раскрытых глазах женщины. Она чувствовала себя наполненной изнутри, будто кто-то набил ее, словно снятую шкуру, чтобы та лучше растянулась перед выделкой. Ей казалось, будто ее тело не полностью ей принадлежит, готовое уступить очередному касанию мужчины. И она была вполне этим довольна, как свойственно только молодым женщинам, ибо именно в этом возрасте они наиболее щедры и, лишь становясь старше, начинают ревностно охранять личные границы, помня о тщательно нанесенных на карту воспоминаниях о беззаботно вытоптанных дорожках.

Но в ту ночь наша героиня все еще молода, и весь мир за пределами безмолвной неосвещенной хижины укутан покрывалом нетронутого снега, бархатистым, будто шерсть молодого брольда. Время ночной стражи священно для многих, и именно тогда наступает чувство великой и мрачной ответственности. Пагубные духи пытаются проникнуть в спящих вместе с их дыханием, и потому кому-то из племени приходится бодрствовать, шепча охранные заклинания против густой тьмы и множества ее голодных глаз.

Женщина не слышала ничего, кроме собственного ровного дыхания; лишь где-то вдали, за обширными пространствами снега и замерзшей земли, иногда раздавался тихий треск покрытых морозной наледью черных ветвей. Ветра не было, и она каким-то образом ощущала давление звезд, будто их сверкающие копья могли пробить слои шкур на покатой крыше хижины. Женщине подумалось, что предки защищают ее от их немигающего взгляда, и с этой мыслью она снова закрыла глаза…

Но тут же услышала какой-то звук, — помедлив, продолжал я. — Едва заметный шорох, стук капель.

«Любимый?» — прошептала она, и духи сбежали во мрак.

Полог хижины откинулся, и в нее, низко пригнувшись, вошел фенн. Глаза его блестели.

«Да, — сказал он. — Это я. — А затем он издал нечто вроде смешка, хотя тот и показался ей горьким. — Я принес мяса».

Услышав это, она села.

«Ты охотился для нас?»

В ответ он шагнул к ней, и она почувствовала запах жареного, а потом увидела в его руках большой кусок мяса.

«Это дар за тепло, которое ты мне дала, когда я больше всего в нем нуждался, — сказал он. — Я никогда тебя не забуду».

Он протянул ей мясо, и женщина вновь судорожно вздохнула, когда кусок оказался в ее руках, ибо он был все еще горячим, с обугленными краями, и жир сочился между ее пальцев.

Но что-то в словах фенна встревожило ее, и она спросила, чувствуя в горле комок: «С чего бы тебе забывать обо мне, любимый? Я здесь, и ты тоже, а раз ты принес еду, мы все возблагодарим тебя и будем просить остаться с нами, потом же…»

«Тихо, — ответил он. — Этого не будет. На рассвете я должен уйти. Я должен хранить веру, что среди племен феннов, живущих за перевалами, я найду себе новый дом. — На глазах ее выступили слезы, и он наверняка их увидел, потому что продолжил: — Ешь, прошу тебя, набирайся сил».

И она нашла в себе силы спросить: «Ты посидишь со мной, пока я буду есть? Хотя бы это время? Посидишь, да?»

— И все? — удивилась Услада. — Она так легко сдалась? Не верю.

— Слова ее были отважны, — ответил я, — хотя душа несчастной разрывалась от боли.

— И откуда я могла это понять?

— Нужно влезть в ее шкуру, Услада, — как можно мягче пояснил я. — Таков тайный завет всех историй, и песен с поэмами тоже. С помощью наших слов