Гладь озера в пасмурной мгле (сборник) - Дина Рубина

И вдоль этой пестрой круговерти странников медленно, словно черный ангел с зеркальными крыльями, проплывает гоночная «феррари» с лебединно поднятыми дверцами...

Гладь озера в мягкой пасмурной мгле, сквозь которую иногда сыплется солнце, прошивая бегущую воду тонкими золотыми иглами...

В отличие от морской, всегда исполненной подспудной трагедией бездны, озерная вода безмятежна, предполагает другой берег, догадывается о существовании дна и обжита человеком: вот остров выплыл, покрытый темно-зеленой, почти черной зеленью – частоколы кипарисов, кедры, пальмы; поверх этого райского изобилия высится желтая зубчатая башня какого-то палаццо.

Часам к восьми вечера приблудные аккордеонист с саксофонистом, наверняка студенты какой-нибудь Краковской консерватории, наяривают на площади знаменитые мелодии: из «Крестного отца», «Домино», «Санта Лючию», какие-то танго и, конечно же, бессмертную «Бесаме мучо»...

На музыку из озера в заводь является белый лебедь, красиво плывет под томительную мелодию – широко, вольно, словно исполняет медленный танец на воде...

Мы сидим на балконе гостиницы, потягиваем пиво, обозреваем площадь под нами и рассматриваем проявленные накануне фотографии: мозаика Собора в тумане дождя, апельсиновые рощи на горных террасах в Позитано, белый павлин, косящий розовым глазом примадонны. И последний в пленке, лучший, неуловимо грустный кадр: пойманная объективом тонкая фигура женщины, затянутая в плащ, как та рыбка, что бережно обернул салфеткой инвалид на набережной Амальфи...

Бьет колокол... Смеркается...

На площади становится все гуще, все веселее, все пьянее, музыка кружит над столиками, над лодками и катерами, над старым венецианским домом напротив, над белым лебедем и белой колонной святой Анжелы... и, кажется, никакие беды никогда не слетят на эти безмятежные городки сверкающего побережья...

Вот, пожалуй, и все. Что тут добавишь?

Только то, что все эти дни вдоль наших дорог мелькали между шпал, выскакивали на обочины, подпрыгивали на пригорках, сбегали в лощины растрепанные майские маки, а на подъезде к аэропорту Мальпенза вдруг вспыхнули глубоким пунцовым лугом, что дышал и сквозил на ветру, точно озеро венецианского стекла...

С утра, если уж разгонишься, – дела, заботы, звонки туда-сюда, люди, люди со своими лицами, своими огорчениями... День катится себе к вечеру, ну и слава те, господи... Главное, не останавливаться ни на минуту, не проснуться случайно, не очнуться в этой паскудной рассветной щели между четырьмя и пятью, когда, едва шевельнется сознание, а тоска – хлоп! – и заглотнет душу в чугунную мышеловку. И ты рванешься от боли в пойманной душе, забьешься: скорее, прочь отсюда, – мчаться, лететь, плыть, колесить, бежать в забытье, в изнеможение долгого пути!..

«...Да будет воля Твоя, Отец небесный, миловать странников, гонимых не токмо силою судьбы и жестоких властителей, но и голодной тоской их мятежных душ, бесконечно зовущих дорогу...»

Теперь вот околачиваюсь по дому, зову дорогу, окликаю саму себя, самой себе напеваю вполголоса:

– Сермионе – Се-е-ермионе...

– Десензано – Де-е-есензано...

– Бордолино – Бо-о-ордолино...

– Бо-о-о-ордолино...

– Бо-о-ордоли-и-и-но ...

Примечания

1

Перевод Дживелегова