Евгений Шварц. Хроника жизни - Евгений Биневич

Психологически это понятно. Запертый человек, тем более писатель, чувствует себя некомфортно, и это занимает мысли. Естественно — не пишется. Но перекусив и поболтав «ни о чем», он забывает, что заперт. Теперь ему это не мешает. Ему жаль впустую потраченного времени. Мысли сосредотачиваются на работе (теперь их ничто не отвлекает), — и всё получается.

Следует заметить, что Николай Павлович этот метод (запирание) в отношении Шварца будет использовать и в будущем.

В ноябре намотавшаяся по фронтам с актерской бригадой Гаянэ Николаевна приехала за Наташей и увезла её в Москву, откуда, как казалось Гаянэ Николаевне, было проще вернуться в Ленинград. В Ташкенте их вагон должны были переставить на московское направление. Все ушли на базар. В вагоне осталась одна Наташа. Со скуки они пишет отцу: «24 ноября. Дорогой папочка и Екатерина Ивановна! Вчера вечером приехали в Ташкент. А уедем отсюда только завтра вечером. Мама получила в нашем купе нижнюю полку. Так что все в порядке. Папочка, мне без тебя скучно. Мне сейчас здесь неплохо. Но все-таки меня ужасно тянет к вам. Мама пока злая. Выпрыгивает на каждом разъезде и лихорадочно покупает. Сейчас я сижу в купе одна. Здесь ещё очень много крыс и мышей, которые отравляют мне жизнь. Так вот, сижу я одна с мышами. Все ушли в город. А наш вагон стоит в самом тупике. Сижу и думаю, как хорошо было в Сталинабаде. И так мне хочется домой! Но вообще-то мне не плохо. Так что ты, папа, не беспокойся за меня. У меня все-таки большая надежда, что мы скоро увидимся. Ну, до свидания. Целую вас крепко. Ваша Наташа».

В Москве они поселились у родственников Гаянэ Николаевны.

12 декабря: «Дорогой мой папочка и Екатерина Ивановна! Позавчера я получила от вас письмо и очень обрадовалась. Вы, наверное, сейчас тоже уже получаете мои письма. Я сегодня вот уже второй день как встала после болезни. У меня был грипп, и я пролежала всю неделю. Сейчас в Москве очень сильная эпидемия «испанки». Я, наверное, тоже болела испанкой. У нас в квартире уже все переболели. Но завтра уже я пойду в школу. Сегодня учу все. Оказывается, что я не очень забыла. Но все-таки в школу идти страшно. Живу я на метростроевской. Мать дома бывает очень редко и вообще меня мало касается. Она собирается уезжать в Ленинград. Меня прописали до 28 января. Так что пока все благополучно. У тети Лёли я ещё ни разу не была, а она к нам приезжала. Она меня зовет к ней жить, но сейчас она уезжает в дом отдыха, и я пока останусь здесь. К Соловьевым я не звонила. Как-то страшно. Бабушка здорова. Все время спит. Вообще она заметно постарела и ослабла. А бабка Варя такая смешная! Она впала в детство. Прыгает, скачет. Папочка, я пишу, а сама думаю, вдруг ты уехал в Сочи? Папа, все равно я думаю, что ты приедешь в Москву, и очень жду тебя. Мне иногда кажется, что ты уже едешь сюда, а телеграмму нарочно не даешь, чтобы приехать неожиданно. Конечно, я понимаю, что так не может быть, но все-таки думаю.

Живу я неплохо. Конечно, здесь довольно шумно, но ничего. А когда тетя Аня кричит на маму, так я испытываю чувство большой радости. Вообще все скандалы здесь такие смешные, что мне за обедом часто приходится идти в коридор, чтобы отсмеяться. Прямо невозможно. А Манук какой потешный. Глазами хлопает. Только иногда мне надоедает эта суетня и шум. Куда ни сунешься, везде шум, гам и суетня. На улицу пойдешь, шум. Дома и в школе тоже орут, бегают, ругаются. Но вообще живу я неплохо. Только неприятно то, что здесь негде читать. Все время мешают. А за едой тут уж не почитаешь. Убьют. Вообще они все очень дикие. Ну, папочка, вот и все; больше нечего написать. Привет всем от бабушки. Крепко, крепко целую вас. Ваша Наташа».

И вот «Дракон» написан. Акимов с ним снова уехал в Москву. Можно расслабиться, написать письма.

«Дорогой Леонид Антонович! — пишет Шварц Малюгину 20 января 1944 года. — Сухаревская мне сообщила, что Вы меня ругаете нехорошими словами. В свое оправдание могу сказать одно: Вы совершенно правы, ругаясь. Сознание преступления снимает половину вины. Вторая половина — тоже имеет объяснение. С тех пор, как мы приехали сюда, мы все ждем решения судьбы театра. Куда-то мы должны уехать. Но куда? Это до сих пор неясно. А пока ничего неизвестно — откладываешь, не пишешь. Словом, любим мы Вас по-прежнему, с нежностью. Если Вы не забыли Киров, научную столовую, все наши грустные разговоры, — то простите мое нелепое молчание…

Здесь много любопытного. Театр — интересен по-прежнему. Акимов умен и блестящ больше прежнего. Только благодаря ему я дописал здесь «Дракона». Сейчас Акимов с пьесой в Москве, и я жду вестей. Пока что я не жалею, что повидал настоящую Азию. А это, честное слово, извините за прописную истину, но все-таки самое главное. В настоящее время я занят пьесой под названием «Мушфики молчит». Мушфики — это таджикский Насср-Эддин.

Но довольно о себе. Поговорим о Вас.

Первый спектакль, который я здесь увидел, был «Дорога в Нью-Йорк». Спектакль — прелестный. Начинается с кинофильма, где показаны главные действующие лица. Потом очень легко и весело идет остальное. Прекрасно играет Сухаревская. Это её спектакль. Я только здесь понял, какая хорошая роль Элли. Тенин, говоря глубоко между нами, хуже Полицеймако. Дубоват и грубоват. Ролей он никогда не учит, а собственный язык у него подвешен плохо. И когда он в комедийном темпе кустарной скороговоркой выбалтывает свой собственный текст, получается нескладно. Но не огорчайтесь. Он, подлец, все-таки талантлив, обаятелен, музыкален. И в общем Питер получается. Зрители от него в восторге. Но, повторяю, Полицеймако много лучше. И, опять-таки повторяю, — никому об этом не говорите. Каким-то чудом становится известным в труппе все, что ни скажешь об актерах, хотя за много тысяч километров от них. Кровицкий чудно играет старика Эндрюса. Словом, спектакль удался, имеет огромный успех, идет часто, всё время делает сборы, с чем Вас и поздравляю.

Ну, Леонид Антонович, давайте возобновлять переписку. Здесь нет кировского одиночества, но я много дал бы за то, чтобы Вас повидать. Мы к Вам привыкли и не отвыкаем. Вы у нас свой. Целуем Вас вместе с Екатериной Ивановной и ждем добрых писем.

Когда мы увидимся? Вести с фронтов подают надежды, что скоро. Я прочно связался с театром Комедии. Куда они, туда и я. Но, тем не менее, верю, что мы увидимся скоро. Привет чудотворцу Руднику, Мариенгофу и Никритиной, Казико, всем.

Ваш Е. Шварц».

По-моему, к пьесе «Мущфики молчит» Евгений Львович даже не приступал. По крайней мере, в его архиве нет даже набросков к ней. Может быть, в названии заложена какая-нибудь шутка, понятная только автору и его корреспонденту?