Последний король венгров. В расцвете рыцарства. Спутанный моток - Леопольд фон Захер-Мазох
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Где эта женщина? — в отчаянии повторяла она.
— Она стоит теперь предо мною, — сурово ответил кардинал, — надеюсь, раскаивающаяся и готовая открыть истину!
— Нет, нет! — с ужасом запротестовала Урсула. — Это ложь, слышите? Это была не я! — Голос её перешёл в рыдания, от которых даже камни заплакали бы. — Неужели я ещё не довольно страдала? — тихо сказала девушка, словно говоря сама с собою. — Я ревновала, ненавидела женщину, которую герцог любил больше меня, ради которой жертвует всем. — Ноги у неё подкосились, и она упала к ногам своего мучителя. — Найдите её! — зарыдала она. — Вы можете!
Вместо ответа кардинал снова приотворил дверь. Теперь говорил секретарь королевы, Баргэм:
— И ввиду доказанного преступления Роберта д’Эсклада, герцога Уэссекского, я требую для него смертного приговора.
— Нет, нет, только не смерть! — простонала Урсула. — Неужели никто не придёт спасти его?
— Никто не может спасти его, кроме вас, дочь моя! — сурово произнёс кардинал, снова запирая дверь.
— Разве вы не понимаете, что меня там не было? Чего же вы от меня хотите? Там была другая женщина, ради которой он убил и за которую умрёт... но не я!
— Ну, в таком случае ничто не может спасти его от казни, — со вздохом произнёс кардинал, снова занимая своё прежнее место, как человек, исполнивший всё, чего от него требовали.
Урсула молча следила за ним, стараясь угадать, что скрывается за этой маской благодушия. Если бы она могла прочесть его мысли, то убедилась бы, что его честолюбие было вполне удовлетворено. Машинально подойдя к двери в зал суда, она услышала заключительные слова:
— И так как обвиняемый признался в совершении этого позорного убийства, то подлежит смертной казни.
Девушка вздрогнула всем телом и, оправив на голове вуаль, твёрдыми шагами прошла через кабинет и заняла своё прежнее место, напротив кардинала. Она была очень бледна, но в её глазах больше не было слёз. Кардинал инстинктивно избегал её сверкающего взора, зная, что теперь она всё поняла, а она знала, что он не верил в её причастность к убийству и что она нужна ему только для исполнения его планов. Однако и зная это, она всё-таки не колебалась. Её великая любовь взяла верх над ревностью; счастье её было разбито, но своё сердце, отданное любимому человеку, она не в силах была взять назад.
— Ваше преосвященство, — спокойно сказала она, — вы только что упомянули, что я могу спасти его светлость герцога Уэссекского от позора и смерти, которых он не заслужил. Скажите, что я должна сделать для этого?
— Дело очень просто, дочь моя, — ответил он, всё ещё избегая её ясного, пристального взора, — надо только сказать правду.
— Говорят, что правда часто бывает скрыта на самом дне колодца, милорд. Прошу ваше преосвященство указать, как мне туда добраться.
— Могу лишь помочь вашей памяти вернуться к тому вечеру, когда был убит дон Мигуэль. Вы были тогда в аудиенц-зале, не правда ли?
— Я была там, — машинально повторила Урсула.
— С доном Мигуэлем де Суаресом, который, воспользовавшись поздним временем и уединённостью этой части дворца, оскорбил вас... или...
— Допустим, что он оскорбил меня.
— Эту сцену застал его светлость и, вступившись за вашу честь, убил дона Мигуэля.
— Вступившись за мою честь, герцог убил дона Мигуэля.
— Вы подтверждаете это клятвой?
— Без надежды на прощение.
— И вы по доброй воле сделаете это запоздалое заявление перед судьями его светлости?
— Если необходимо, я по доброй воле сделаю такое заявление перед судьями его светлости.
Сказав это, Урсула вдруг зашаталась, словно теряя сознание, но, увидев, что кардинал инстинктивно протянул руки, чтобы поддержать её, призвала на помощь всё своё мужество и, гордо выпрямившись, в полном сознании своего великодушного самопожертвования, окинула его величественным взглядом.
Однако гордому своей победой кардиналу было мало дела до презрения побеждённых им людей. Победа досталась ему нелегко, но герцог Уэссекский был спасён, и Мария Тюдор не могла отказаться от своего слова.
Позвонив, кардинал шёпотом дал вошедшему слуге какие-то приказания, и вопрос был исчерпан.
XXI
Судебные приставы и их помощники, вооружившись алебардами и булавами, с трудом сдерживали толпу, состоявшую из мужчин и женщин всех возрастов. В сумрачном освещении раннего осеннего утра отчётливо выделялись красные одежды двадцати четырёх пэров, пышные костюмы судей и чёрные платья младших служащих. В толпе слышался возбуждённый шёпот всякий раз, когда среди высокопоставленных особ появлялись знакомые большинству лондонских жителей лица.
— Ш-ш! — пронеслось вдруг по залу. — Вот сам лорд сенешал, а с ним и все судьи!
С благоговейным почтением смотрела толпа на торжественную процессию; у всех входивших были такие серьёзные и даже печальные лица, что толпа, собравшаяся сюда на интересное зрелище, мгновенно притихла, а некоторые благочестивые женщины даже принялись креститься, словно сейчас должно было начаться богослужение. Судебный пристав с белым свитком в руках проводил лорда сенешала к его креслу, по обе стороны которого разместились двадцать четыре пэра в горностаевых мантиях. Коронный делопроизводитель в чёрном платье и жёлтых чулках озабоченно разговаривал со своим помощником. Возле судей сидели некоторые из придворных в пышных шёлковых камзолах. Отдельное место было предоставлено Томасу Нортону, который составил сохранившийся между государственными документами отчёт об этом процессе.
Вот поднялся со своего места председатель суда, лорд Чендойс, с обнажённой головой и, держа в руках белый свиток, громко возгласил, обращаясь к толпе:
— Его светлость, уполномоченный её королевского величества, лорд сенешал Англии, приказывает всем под страхом тюремного заключения хранить молчание и выслушать постановление королевских уполномоченных.
За этими словами последовало чтение обвинительного акта коронным делопроизводителем, после чего громким голосом, который был слышен в самых отдалённых углах зала, прочёл: «Роберт д’Эсклад, пятый герцог Уэссекский, вечером четырнадцатого октября тысяча пятьсот пятьдесят третьего года от Рождества Христова беззаконно убил дона Мигуэля маркиза де Суареса, гранда Испании».
Поражённая толпа, боясь проронить хоть слово, слушала чтение документа, однозначно гласившего, что неслыханное по низости и жестокости преступление было совершено человеком, которого до сих пор считали образцом чести и справедливости. Когда чтение кончилось, всем присутствовавшим стало ясно, что для обвиняемого, несомненно, настал последний
